осуждения  за  гробом.  Воззри,  князь,  на   заслуги   предков   и   на
незапятнанную славу и опомнись,  Христом-богом  молю,  покуда  есть  еще
время. Враг осаждает меня в Несвиже, и не знаю я, дойдет ли до твоих рук
сие послание; но хотя каждая минута грозит мне гибелью,  не  о  спасении
молю я бога, но о том, дабы удержал он тебя от сих умыслов и наставил на
путь истинный. Буде свершилось злое дело, можно еще recedere   и скорым исправлением искупить вину. А от меня не  жди  помощи,
заранее упреждаю, что, невзирая на кровные  узы,  силы  свои  соединю  с
паном подскарбием и с воеводою витебским и оружие  мое  сто  раз  обращу
против тебя, князь, прежде  нежели  добровольно  приложить  руку  к  сей
позорной измене. Поручаю тебя, князь, господу богу.
   Михал Казимеж Радзивилл,
   князь Несвижский и Олыцкий,
   кравчий Великого княжества Литовского".

   Прочитав письмо, гетман опустил его на  колени  и  со  страдальческой
улыбкой покачал головой.
   "И он меня покидает, родная кровь  отрекается  от  меня  за  то,  что
пожелал я дом наш украсить  неведомым  доселе  сиянием!  Что  поделаешь!
Остается Богуслав, он  меня  не  предаст.  С  нами  курфюрст  и  Carolus
Gustavus, а кто не пожелал сеять, тот не будет собирать жатву..."
   "Позора!" - шепнула совесть.
   - Ясновельможный князь, изволишь дать ответ? - спросил Гарасимович.
   - Ответа не будет.
   - Я могу уйти и прислать постельничих?
   - Погодя!.. Всюду ли расставлена стража?
   - Да.
   - Приказы хоругвям разосланы?
   - Да.
   - Что делает Кмициц?
   - Он бился головой об стенку и кричал о  позоре.  В  корчах  катался.
Хотел бежать вслед за Биллевичами, но стража его не  пустила.  За  саблю
схватился, пришлось связать его. Теперь лежит спокойно.
   - Мечник россиенский уехал?
   - Не было приказа задержать его.
   - Забыл! - сказал князь. -  Отвори  окна,  душно  мне,  задыхаюсь  я.
Харлампу вели отправиться в Упиту за хоругвью и тотчас привести ее сюда.
Выдай ему денег, пусть уплатит  людям  первую  четверть  и  позволит  им
выпить... Скажи ему,  что  после  Володыёвского  получит  в  пожизненное
владение Дыдкемы. Душно мне... Погоди!
   - Слушаюсь, ясновельможный князь.
   - Что делает Кмициц?
   - Я уже говорил, ясновельможный князь, лежит спокойно.
   - Да, да, ты говорил... Вели прислать его сюда. Мне надо поговорить с
ним, вели развязать его.
   - Ясновельможный князь, это безумец...
   - Не бойся, ступай!
   Гарасимович вышел; князь вынул из  веницейского  столика  шкатулку  с
пистолетами, открыл ее, сел за стол и положил шкатулку  так,  чтобы  она
была у него под рукой.
   Через четверть часа  четверо  шотландских  драбантов  ввели  Кмицица.
Князь приказал солдатам выйти. Остался с Кмицицем один на один.
   Казалось, ни кровинки не осталось в лице молодого рыцаря, так он  был
бледен; только глаза лихорадочно блестели, но  внешне  был  он  спокоен,
смирен, а может, погружен в безысходное отчаяние.
   Минуту оба молчали. Первым заговорил князь:
   - Ты поклялся на распятии, что не покинешь меня!
   - Я буду осужден на вечные муки, коли не исполню своего  обета,  буду
осужден, коли исполню! - сказал Кмициц. - Мне все едино!
   - Коль я на злое дело тебя подвигну, не ты будешь в ответе.
   - Месяц назад грозили мне суд и кара  за  убийства...  нынче,  мнится
мне, невинен я был тогда, как младенец!
   - Прежде, нежели ты выйдешь из этого покоя, тебе  будут  прощены  все
твои старые вины, - проговорил князь. Внезапно  переменив  разговор,  он
спросил его мягко и просто: - А как, ты думаешь, должен был я  поступить
перед лицом двух  врагов,  стократ  сильнейших,  от  которых  я  не  мог
защитить эту страну?
   - Погибнуть! - жестко ответил Кмициц.
   - Завидую вам, солдатам, которым так  легко  сбросить  тяжкое  бремя.
Погибнуть! Кто глядел в глаза смерти и не боится ее, для того нет ничего
проще. Никому из вас и на ум не придет, никто и  помыслить  не  хочет  о
том, что, если я разожгу теперь  пламя  жестокой  войны  и  погибну,  не
заключив договора, камня на камне не  останется  от  всей  этой  страны.
Избави бог от такой беды, ибо тогда и на  небе  душа  моя  не  нашла  бы
покоя. О,  terque  quaterque  beati   те, кто может погибнуть! Ужели, мнишь  ты,  мне  не  в  тягость
жизнь, не жажду я вечного сна и покоя? Но надо выпить до дна кубок желчи
и горечи.  Надо  спасать  эту  несчастную  страну  и  ради  спасения  ее
согнуться под новым бременем. Пусть завистники обвиняют меня в  гордыне,
пусть говорят, будто я изменяю отчизне, дабы вознестись  самому,  -  бог
свидетель, бог мне судья, жажду ли я возвышения, не отрекся ли бы  я  от
своего замысла, когда бы  все  могло  решиться  иначе.  Найдите  же  вы,
отступившиеся от меня, средство спасения, укажите  путь,  вы,  назвавшие
меня изменником,  и  я  еще  сегодня  порву  этот  документ  и  заставлю
воспрянуть ото сна все хоругви, чтобы двинуть их на врага.
   Кмициц молчал.
   - Но почему ты молчишь? - возвысил голос Радзивилл. - Я  ставлю  тебя
на мое место, ты великий гетман и воевода виленский, и  не  погибать,  -
это дело немудрое, - но спасти отчизну ты должен: отвоевать  захваченные
воеводства, отомстить за Вильно, обращенное в пепел, защитить  Жмудь  от
нашествия шведов, - нет, не Жмудь, всю Речь Посполитую,  изгнать  из  ее
пределов всех врагов!.. Сам-третей кинься на тысячи и  не  погибай,  ибо
тебе нельзя погибать, но спасай страну!
   - Я не гетман и не воевода виленский, - ответил Кмициц, - не мое  это
дело. Но коли надо сам-третей кинуться на тысячи, я кинусь!
   - Послушай, солдат: коль скоро  не  твое  это  дело  спасать  страну,
предоставь это мне и верь мне!
   - Не могу! - стиснув зубы, ответил Кмициц.
   Радзивилл покачал головой.
   - Я не надеялся на тех, я ждал, что так оно и  будет,  но  в  тебе  я
обманулся. Не прерывай меня и слушай... Я поставил тебя на ноги, спас от
суда и от кары, как сына пригрел на груди. Знаешь ли ты, почему? Я мнил,