кои постигли бы умысел  мой  и  пожелали  приложить  руку  свою  для  ее
спасения. Вот что я хотел сказать! - Князь  воздел  руки  и  очи  поднял
горе. - Ты мой свидетель! Ты мне судия!
   - Ясновельможный князь! Ясновельможный князь! - воскликнул Кмициц.
   - Уходи! Покинь меня! Брось мне под  ноги  буздыган!  Нарушь  клятву!
Назови изменником! Пусть все тернии до единого будут в  терновом  венце,
возложенном на мою главу! Погубите  страну,  низвергните  ее  в  бездну,
оттолкните руку, которая может спасти ее, и идите на  суд  божий!  Пусть
там нас рассудят!
   Кмициц бросился перед Радзивиллом на колени.
   - Ясновельможный князь! Я с тобою до гроба! Отец отчизны! Спаситель!
   Радзивилл положил ему  руку  на  голову,  и  вновь  наступила  минута
молчания. Только филин по-прежнему хохотал на башне.
   - Ты получишь все, к чему стремился и  чего  жаждал,  -  торжественно
произнес князь. - Ничто тебя не минует, и  больше  тебе  дастся,  нежели
отец твой с матерью  желали  тебе!  Встань,  будущий  великий  гетман  и
воевода виленский!..
   На небе заря стала брезжить.

ГЛАВА XV

   Заглоба был уже изрядно под хмелем, когда  трижды  бросил  гетману  в
лицо страшное слово: "Изменник!" Только час спустя, когда хмель соскочил
с лысой его головы и он с обоими Скшетускими и паном Михалом очутился  в
кейданском замковом подземелье, старик понял, какой опасности подверг  и
себя, и своих друзей, и очень встревожился.
   - Что же теперь будет? - спрашивал он, глядя осоловелыми  глазами  на
маленького рыцаря, на которого особенно полагался в трудную минуту.
   - К черту, не хочу жить! Мне все едино! - ответил Володыёвский.
   - До таких времен мы доживем, до такого позора, какого свет и  Корона
отроду не видывали! - сказал Ян Скшетуский.
   - Если бы дожили, - воскликнул Заглоба,  -  могли  бы  подать  добрый
пример, доблесть пробудить у других! Да вот доживем ли?  В  этом-то  вся
загвоздка!
   - Страшное, неслыханное дело! - говорил Станислав Скшетуский.  -  Где
еще бывало такое? Помогите, друзья, ум у меня мутится! Две войны, третья
казацкая,  и  измена  вдобавок,  как  чума:   Радзеёвский,   Опалинский,
Грудзинский,  Радзивилл.  Светопреставление  наступает.  Страшный   суд!
Расступись, земля, под ногами. Право же, я с ума схожу!
   И, сжав руками затылок, он, как дикий зверь в  клетке,  заметался  по
подземелью.
   - Помолимся богу! -  сказал  он  наконец.  -  Господи,  помилуй  нас,
грешных!
   - Успокойся, пан Станислав! - обратился к нему Заглоба.  -  Не  время
приходить в отчаяние!
   Станислав пришел вдруг в ярость.
   - Чтоб тебя бог убил! - стиснув зубы, крикнул он Заглобе.  -  Это  ты
придумал ехать в этому изменнику! Чтобы вас обоих бог покарал!
   -  Опомнись,  Станислав!  -  сурово  произнес  Ян.  -  Никто  не  мог
предвидеть, что станется. Терпи, не ты один терпишь, и знай, наше  место
здесь и только здесь... Господи, помилуй  не  нас,  но  несчастную  нашу
отчизну!
   Станислав ничего не ответил,  только  руки  ломал,  так  что  трещали
суставы.
   Все умолкли. Один только пан Михал отчаянно насвистывал  сквозь  зубы
и, казалось, оставался равнодушным ко всему, что творится вокруг,  хотя,
в сущности, страдал вдвойне: и оттого, что отчизна в горе, и оттого, что
сам он оказал неповиновение гетману. Он был солдат до  мозга  костей,  и
для него это было страшным делом. Тысячу раз предпочел бы он умереть.
   - Не свисти, пан Михал! - попросил Заглоба.
   - Мне все едино!
   - Как так? Неужели никто из вас не хочет подумать о том, как  бы  нам
спастись? Право же, стоит поломать над этим голову! Неужто гнить в  этом
подземелье, когда отчизне дорога каждая рука? Когда один честный  должен
противостоять десяти изменникам?
   - Отец прав! - сказал Ян Скшетуский.
   - Один только ты не потерял от муки рассудка.  Как  ты  думаешь,  что
этот изменник решил сделать с нами? Не казнит же он нас, в самом деле?
   Володыёвский разразился вдруг отчаянным смехом.
   - Отчего же ему не казнить нас, хотел бы я знать?  Разве  мы  ему  не
подсудны? Разве не у него меч в руках? Вы что, не знаете Радзивилла?
   - Что ты сам толкуешь? По какому такому праву казнить?
   - Меня - по праву гетмана, вас - по праву насильника!
   - Но ему пришлось бы ответить за это...
   - Перед кем? Перед шведским королем?
   - Утешил, нечего сказать!
   - А я и не думаю тебя утешать.
   Они  умолкли,  и  некоторое  время  слышались  только   мерные   шаги
шотландских пехотинцев за дверью подземелья.
   - Ничего  не  поделаешь!  -  сказал  Заглоба.  -  Придется  пойти  на
хитрость.
   Никто ему не ответил.
   - Просто не верится, что нас могут казнить, - снова  заговорил  через
некоторое  время  Заглоба.  -  Чтоб  за  каждое   сказанное   во   хмелю
неосторожное слово рубить голову с плеч, да тогда в Речи  Посполитой  ни
один шляхтич не ходил бы с головой на плечах!  А  neminem  captivabimus?

Это что, пустое дело? .
   - Вот тебе пример - мы с тобой! - сказал Станислав Скшетуский.
   - Это все по неосторожности; но я твердо верю, что  князь  одумается.
Мы люди чужие, и ему никак не подсудны. Должен же он посчитаться с судом
общества, нельзя же начинать с насилий, - так и шляхту  можно  вооружить
против себя. Ей-ей,  вас  слишком  много,  чтобы  всем  срубить  головы.
Офицеры ему подсудны, этого я отрицать не стану; думаю  только,  что  он
поопасается войска, которое  наверняка  поспешит  заступиться  за  своих
полковников. А где твоя хоругвь, пан Михал?
   - В Упите.
   - Ты мне только скажи: ты уверен, что твои люди не предадут тебя?
   - Откуда мне знать? Они меня как будто  любят,  но  ведь  знают,  что
гетман надо мною.