стоять  шведский  гарнизон,  разрушит   надежды   мятежных   солдат   на
освобождение полковников и лишит мятеж всякого смысла.
   Заглоба, Скшетуские  и  Володыёвский  должны  были  разделить  участь
остальных полковников.
   Уже спустился вечер, когда в подземелье, в котором они сидели,  вошел
офицер с фонарем в руке и сказал:
   - Прошу собираться и следовать за мной.
   - Куда? - с тревогой в голосе спросил Заглоба.
   - Там видно будет. Скорей! Скорей!
   - Идем, идем.
   Рыцари вышли. В коридоре их окружили шотландские солдаты, вооруженные
мушкетами. Заглоба совсем растревожился.
   - Ведь не повели бы они нас на смерть без ксендза,  без  исповеди?  -
шепнул он на ухо Володыёвскому.
   Затем старик обратился к офицеру:
   - Как звать тебя, пан?
   - А тебе, пан, зачем мое имя?
   - У меня много родных в Литве, да и приятно  было  бы  знать,  с  кем
имеешь дело.
   - Не время представляться, глуп однако же  тот,  кто  стыдится  своей
фамилии. Рох Ковальский, коли хочешь знать.
   -  Достойное  семейство!   Мужи   -   добрые   солдаты,   женщины   -
добродетельны. Моя бабушка была Ковальская, но  оставила  меня  сиротою,
когда я еще на свет не появился. А ты, пан, из Верушей или  из  Кораблей
Ковальских?
   - Что это ты, пан, среди ночи мне допрос учиняешь?
   - А потому, что мы с тобою, наверно, сродни, ведь вот и вся  стать  у
тебя моя. В костях широк, да и плечи  точьв-точь  мои,  а  я  в  бабушку
уродился.
   - Ладно, в дороге поговорим. Времени будет достаточно!
   - В дороге? - спросил Заглоба.
   Тяжелое бремя свалилось у него с плеч. Отдуваясь, как мех, он  тотчас
расхрабрился.
   - Пан Михал, - шепнул он Володыёвскому, - ну не говорил  ли  я  тебе,
что нас не казнят?
   Тем временем они вышли на  замковый  двор.  Ночь  уже  спустилась  на
землю. Лишь кое-где пылали красные факелы или мерцали фонари, отбрасывая
неверные отблески на конных и пеших солдат  разного  рода  оружия.  Весь
двор был забит войсками. Видно, шли  приготовления  к  походу,  так  как
всюду царила суматоха.  Тут  и  там  в  темноте  маячили  копья  и  дула
мушкетов,  конские  копыта  цокали  по  мостовой;   отдельные   всадники
проезжали между хоругвями; это офицеры, очевидно, развозили приказы.
   Ковальский остановил конвой и  узников  у  огромной  хлебной  телеги,
запряженной четверкой лошадей.
   - Прошу садиться! - сказал он.
   - Тут уже кто-то сидит, - взбираясь на телегу, сказал  Заглоба.  -  А
наши короба?
   - Короба под соломой, - ответил Ковальский. - Поскорее! Поскорей!
   - Кто же это тут сидит? - спрашивал Заглоба,  всматриваясь  в  темные
фигуры, вытянувшиеся на соломе.
   - Мирский, Станкевич, Оскерко! - последовал ответ.
   - Володыёвский,  Ян  Скшетуский,  Станислав  Скшетуский,  Заглоба!  -
ответили наши рыцари.
   - Здорово! Здорово!
   - Здорово! В хорошей компании поедем. А куда нас везут, не знаете?
   - В Биржи! - ответил Ковальский.
   С этими словами он дал  команду  трогать.  Полсотни  драгун  окружили
телегу и двинулись в путь.
   Узники стали вполголоса разговаривать.
   - Шведам нас выдадут! - сказал Мирский. - Я так и думал...
   - По мне, уж лучше у врагов сидеть, нежели у  изменников!  -  заметил
Станкевич.
   - А по мне, - воскликнул Володыёвский, - лучше  пуля  в  лоб,  нежели
сидеть сложа руки во время такой жестокой войны.
   - Не суесловь, пан Михал! - остановил его Заглоба. -  Ведь  с  телеги
можно удрать, из Бирж тоже, а вот с пулей во лбу удирать трудновато.  Но
я знал, что этот изменник не отважится на такое.
   - Это чтоб Радзивилл да не отважился! - сказал Мирский. - Видно,  ты,
пан, издалека приехал  и  не  знаешь  его.  Уж  коли  он  поклялся  кому
отомстить, так тот может  почитать  себя  мертвым;  я  не  помню  такого
случая, чтобы он кому-нибудь простил самую маленькую обиду.
   - А вот не отважился же поднять на меня руку! - настаивал Заглоба.  -
Как знать, не мне ли и вы обязаны жизнью.
   - Это как же так?
   - А меня крымский хан очень любит за то, что я открыл заговор на  его
жизнь, когда сидел у него в неволе в Крыму. Да и наш  милостивый  король
Joannes Casimirus тоже меня любит. Не захотел, собачий сын, Радзивилл, с
двумя владыками задираться, они ведь и в Литве могли бы его достать.
   - Ну, что это  ты,  пан,  говоришь!  Он  короля,  как  черт  кропило,
ненавидит, так еще  больше  взъелся  бы  на  тебя,  кабы  знал,  что  ты
наперсник нашего повелителя, - возразил Станкевич.
   - А я думаю, - сказал Оскерко, - что не захотел гетман руки марать  в
нашей крови, дабы odium   на  себя
не навлечь, и готов поклясться, что этот офицер везет  приказ  шведам  в
Биржах тотчас нас расстрелять.
   - Ох! - воскликнул Заглоба.
   Все на минуту примолкли, а телега между тем уже въехала на кейданскую
площадь. Город спал, в окнах  не  было  света,  только  собаки  у  ворот
яростно лаяли на всадников.
   - Все равно, - сказал Заглоба, - мы, что ни говори, выиграли время, а
может, и счастливый случай подвернется, а нет,  так  штуку  какую-нибудь
придумаем. - Он обратился к старым полковникам: - Вы меня  мало  знаете,
но вы у моих друзей спросите, в каких мне случалось бывать переделках, и
все-таки я всегда выходил из них цел и невредим.  Скажите  мне,  что  за
офицер  командует  конвоем?  Нельзя  ли  уговорить  его  отступиться  от
изменника, стать на сторону отчизны и соединиться с нами?
   - Это Рох Ковальский из Кораблей Ковальских, - ответил Оскерко.  -  Я
его знаю. С одинаковым успехом ты бы, пан, мог уговорить его  лошадь,  -
право, не знаю, кто из них глупее.
   - А за что же его произвели в офицеры?