который стоял могучий, как великан, с кубком в руке. Но что  за  зрелище
поразило взоры пирующих!..
   Лицо князя в эту минуту показалось гостям просто страшным:  оно  было
не бледным, а синим, деланная, неестественная улыбка судорогой  исказила
его. Дыхание всегда  короткое,  стало  еще  прерывистей,  широкая  грудь
вздымалась под золотой парчой, глаза были полузакрыты,  ужас  застыл  на
этом крупном лице и тот холод, какой проступает в чертах умирающего.
   - Что с князем? Что случилось? - со страхом шептали вокруг.
   И сердца у всех сжались от зловещего  предчувствия;  лица  застыли  в
тревожном ожидании.
   А он между тем заговорил коротким, прерывающимся от астмы голосом:
   - Дорогие гости! Многих из вас удивит, а может быть, и  испугает  моя
здравица... но... кто предан мне и мне верит... кто воистину хочет добра
отчизне... кто искренний друг моего дома...  тот  охотно  поднимет  свой
кубок... и повторит за мною: vivat Carolus Gustavus... с  нынешнего  дня
милостивый наш повелитель!
   - Vivat! - подхватили послы Левенгаупт и Шитте и десятка два офицеров
иноземных войск.
   Однако  в  зале  воцарилось  немое  молчание.  Полковники  и   шляхта
ошеломленно переглядывались, словно вопрошая друг друга, не  потерял  ли
князь рассудка. Наконец с разных концов стола донеслись голоса:
   - Не ослышались ли мы? Что все это значит?
   Затем снова воцарилась тишина.
   Неописуемый ужас и изумление отразились на лицах, и все  взоры  вновь
обратились на Радзивилла, а он все стоял и дышал глубоко, точно  сбросил
с плеч тягчайшее  бремя.  Краска  медленно  возвращалась  на  его  лицо;
обращаясь к Коморовскому, он сказал:
   - Время огласить договор, который  мы  сегодня  подписали,  дабы  все
знали, чего надлежит держаться. Читай, милостивый пан!
   Коморовский поднялся, развернул лежавший  перед  ним  свиток  и  стал
читать ужасный договор, который начинался следующими словами:
   "Не ведая в нынешнее смутное время  меры  лучше  и  благодетельней  и
потеряв всякое упование на помощь его величества короля, мы, правители и
сословия   Великого   княжества   Литовского,   вынужденные    к    тому
необходимостью, предаемся  под  покровительство  его  величества  короля
шведского на нижеследующих условиях:
   1) Совместно воевать против общих врагов, выключая  короля  и  Корону
Польскую.
   2) Великое княжество Литовское не будет  присоединено  к  Швеции,  но
соединено с нею тою же униею, каковая доныне была с Короною Польскою, то
есть народ во всем будет равен народу, сенат сенату и рыцари рыцарям.
   3) Свобода голоса на сеймах будет невозбранною.
   4) Свобода религии будет нерушимою..."
   Так читал Коморовский в объятой тишиною и ужасом зале,  но  когда  он
дошел до параграфа:  "Акт  сей  подписями  нашими  скрепляем  за  нас  и
потомков наших, клянемся в том и даем поруку..."  -  ропот  пробежал  по
зале, словно первое дыхание бури всколыхнуло  лес.  Но  буря  не  успела
разразиться: седой как лунь полковник Станкевич воскликнул с  мольбою  в
голосе:
   - Ясновельможный князь, мы не верим своим ушам! Раны  Христовы!  Ведь
прахом пойдет все дело Владислава и Сигизмунда  Августа  ! Мыслимое ли это дело - отрекаться от  братьев,
отрекаться от отчизны и заключать унию с врагом? Вспомни, князь, чье имя
ты носишь, вспомни заслуги,  которые  оказал  ты  родине,  незапятнанную
славу своего рода и порви и растопчи позорный этот документ! Знаю я, что
прошу об этом не от одного своего имени, но от имени всех присутствующих
здесь военных и шляхты. Ведь и нам принадлежит право решать нашу судьбу.
Ясновельможный князь, не делай  этого,  еще  есть  время!  Смилуйся  над
собою, смилуйся над нами, смилуйся над Речью Посполитою!
   - Не делай этого! Смилуйся! Смилуйся! - раздались сотни голосов.
   И все полковники повскакали с мест и  пошли  к  Радзивиллу,  а  седой
Станкевич спустился посреди залы на колени, между двумя концами стола, и
все громче неслось отовсюду:
   - Не делай этого! Смилуйся над нами!
   Радзивилл поднял свою крупную голову, и молнии гнева избороздили  его
чело.
   - Ужели вам приличествует, - внезапно вспыхнул он, - первыми подавать
пример  неповиновения?  Ужели   воинам   приличествует   отрекаться   от
полководца, от гетмана и выступать противу него?  Вы  хотите  быть  моею
совестью? Вы  хотите  учить  меня,  как  надлежит  поступить  для  блага
отчизны? Не сеймик здесь, и вас позвали сюда не для голосования, а перед
богом я в ответе!
   И он ударил себя рукою в грудь и сверкающим взором окинул воителей, а
через минуту воскликнул:
   - Кто не со мною, тот против меня!  Я  знал  вас,  я  предвидел,  что
будет! Но знайте же, мечь висит над вашими головами!
   - Ясновельможный князь! Гетман  наш!  -  молил  старый  Станкевич.  -
Смилуйся над нами и над собою!
   Но старика прервал Станислав Скшетуский, - схватившись обеими  руками
за волосы, он закричал голосом, полным отчаяния:
   - Не молите его, все напрасно! Он давно вскормил в сердце  эту  змею!
Горе тебе, Речь Посполитая! Горе всем нам!
   - Двое вельмож на двух концах  Речи  Посполитой  продают  отчизну!  -
воскликнул Ян. - Проклятие этому дому, позор и гнев божий!
   Услышав эти слова, опомнился Заглоба.
   - Спросите у него, - крикнул, негодуя, старик, - что он взял  за  это
от шведов? Сколько  они  ему  отсчитали?  Что  еще  посулили?  Это  Иуда
Искариот! Чтобы тебе умереть в отчаянии!  Чтобы  род  твой  угас!  Чтобы
дьявол унес твою душу! Изменник! Изменник! Трижды изменник!
   В  беспамятстве  и  отчаянии  Станкевич  вырвал  из-за   пояса   свою
полковничью булаву и с треском швырнул ее к ногам князя. За  ним  бросил
булаву Мирский, третьим Юзефович, четвертым Гощиц,  пятым,  бледный  как
труп, Володыёвский, шестым Оскерко - и покатились по полу булавы, и в то
же время в этом львином логове,  прямо  в  глаза  льву  все  больше  уст
повторяли страшное слово:
   - Изменник! Изменник!
   Кровь  ударила  в  голову  кичливому  магнату,  он  весь  посинел  и,
казалось, сейчас замертво рухнет под стол.
   - Ганхоф и Кмициц, ко мне! - взревел он страшным голосом.
   В ту же минуту четыре створы дверей с треском распахнулись, и в  залу
вступили отряды шотландской пехоты, грозные, немые, с мушкетами в руках.