поженились,  и  он  не  станет  противиться.  Я  велел   ему   исподволь
подготовить девушку. Время есть. Все зависит от тебя, а я буду счастлив,
коли ты получишь награду из моих рук, и дай тебе бог дождаться и  многих
других наград, ибо ты далеко пойдешь. Грешил ты по молодости лет,  но  и
славу на поле битвы снискал немалую... и все молодые готовы следовать за
тобой. Клянусь богом, ты далеко пойдешь. Не для  такого  это  рода,  как
твой, править в повете. Ты, верно, знаешь, что ты в родстве с Кишками, а
моя мать была из рода Кишков. Тебе нужно только остепениться, а женитьба
для этого наилучшее средство. Бери же девушку, коли она тебе по  сердцу,
и помни, кто дает ее тебе.
   - Ясновельможный князь, я обезумею! Жизнь моя, кровь моя  принадлежат
тебе! Что должен я  сделать,  чтобы  отблагодарить  тебя,  что?  Говори,
ясновельможный князь! Приказывай!
   - За добро отплати мне добром. Верь мне и знай: все, что я совершу, я
совершу для общего блага. Не отступайся от  меня,  когда  будешь  видеть
измену и предательство других, когда  будет  кипеть  злоба,  когда  меня
самого...
   Тут князь оборвал речь.
   - Клянусь! - с  жаром  воскликнул  Кмициц.  -  Слово  рыцаря  даю  до
последнего вздоха стоять за тебя, моего вождя, отца и благодетеля.
   При этих  словах  Кмициц  устремил  полные  огня  глаза  на  князя  и
ужаснулся, увидев, как изменилось вдруг его лицо. Оно побагровело,  жилы
вздулись на нем, на высоком лбу выступили капли  пота,  и  взор  сверкал
необычайно.
   - Что с тобой, ясновельможный князь? - с тревогой спросил рыцарь.
   - Ничего, ничего!
   Радзивилл встал, торопливо подошел к аналойчику и, схватив  распятие,
заговорил отрывистым, сдавленным голосом:
   - На этом кресте поклянись, что не покинешь меня до самой смерти.
   Невзирая на весь свой пыл и готовность служить князю,  Кмициц  минуту
смотрел на него с изумлением.
   - Поклянись... на этом распятии! - настаивал гетман.
   - Клянусь... на этом распятии! - произнес  Кмициц,  кладя  пальцы  на
крест.
   - Аминь! - торжественно произнес князь. Где-то  под  сводом  высокого
покоя отзвучием раздалось: "Аминь!"  -  и  воцарилось  долгое  молчание.
Слышно было только дыхание могучей груди Радзивилла. Кмициц не сводил  с
гетмана изумленных глаз.
   - Теперь ты мой! - воскликнул наконец князь.
   - Я всегда был  твоим,  ясновельможный  князь,  -  торопливо  ответил
молодой рыцарь, -  но  объясни  мне,  что  сталось?  Почему  ты  в  этом
усомнился?  Или  твоей  достойной  особе   грозит   опасность?   Открыта
чья-нибудь измена, чьи-то козни?
   - Близится година испытаний, - угрюмо молвил князь, - что до  врагов,
то разве тебе не ведомо, что пан Госевский, пан Юдицкий  и  пан  воевода
витебский рады столкнуть меня в пропасть? Да!  Усиливаются  враги  моего
дома, ширится измена, и нависла опасность народного бедствия. Потому я и
говорю тебе: близится година испытаний...
   Кмициц молчал,  однако  последние  слова  князя  не  рассеяли  мрака,
которым был объят его ум, и тщетно вопрошал он себя, что  в  эту  минуту
может грозить могущественному Радзивиллу. Ведь он возглавил теперь  силы
гораздо большие, нежели когда-либо раньше. В  одних  только  Кейданах  и
окрестностях города стояло столько войска, что, будь у князя такие силы,
когда он двинулся под Шклов, исход всей войны был бы совершенно иным.
   Это верно, что Госевский и Юдицкий питали к князю неприязнь;  но  оба
они были у него в руках, оба были заключены под стражу, что ж до воеводы
витебского, то  это  был  слишком  достойный  человек,  слишком  честный
гражданин,  чтобы  в  канун  нового  похода  против  врагов  можно  было
опасаться с его стороны каких-либо препон и козней.
   - Видит бог, ничего не понимаю! - воскликнул Кмициц,  который  вообще
не умел скрывать своих мыслей.
   - Ты все поймешь еще сегодня, - спокойно ответил ему Радзивилл.  -  А
теперь пойдем в залу.
   И, взяв молодого полковника под руку, он направился с ним к двери.
   Они миновали несколько покоев. Издали,  из  огромной  залы,  долетали
звуки капеллы, которой  управлял  француз,  нарочно  привезенный  князем
Богуславом.  Капелла  играла  менуэт,  который   тогда   танцевали   при
французском дворе. Мягкие звуки смешивались  с  шумным  говором  гостей.
Князь Радзивилл приостановился и стал слушать.
   - Дай бог, - промолвил он  через  минуту,  -  чтобы  все  эти  гости,
которых я принимаю под своим кровом,  не  перешли  завтра  в  стан  моих
врагов.
   - Ясновельможный князь, - заметил Кмициц, - я надеюсь, среди них  нет
шведских приспешников.
   Радзивилл вздрогнул и остановился.
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Ничего, ясновельможный князь,  я  хотел  только  сказать,  что  там
веселятся достойные воители.
   - Пойдем!  Время  покажет  и  бог  рассудит,  кто  из  них  достойный
воитель... Пойдем!
   У самой двери стояло двенадцать пажей, прелестных мальчиков в  перьях
и бархате. Увидев гетмана, они выстроились в два ряда; князь, подойдя  к
двери, спросил:
   - Ясновельможная княгиня уже в зале?
   - Да, ясновельможный князь, - ответили мальчики.
   - А паны послы?
   - Тоже.
   - Откройте!
   Обе створки дверей распахнулись в мгновение ока, поток  света  хлынул
на гетмана и осветил его мощную фигуру; в сопровождении Кмицица и  пажей
Радзивилл взошел на возвышение, где стояли кресла для почетных гостей.
   В зале тотчас поднялось движение, все взоры обратились  на  князя,  и
клик вырвался из сотен рыцарских грудей.
   - Да здравствует Радзивилл! Да здравствует Радзивилл, наш гетман!  Да
здравствует Радзивилл!
   Князь кивал головою и махал рукой, затем стал приветствовать  гостей,
собравшихся на возвышении,  которые  встали  со  своих  мест,  когда  он
поднимался. В толпе знати, кроме самой княгини, были два шведских посла,
посол  московский,  воевода  венденский,  епископ   Парчевский,   ксендз
Белозор, Коморовский, Межеевский, Глебович, староста  жмудский  и  шурин