От главного входа их вел Ганхоф.
   - Стой! - загремел князь. Затем он обратился к полковникам: - Кто  со
мной, пусть перейдет на правую сторону!
   - Я солдат и служу гетману! Бог мне судья! - сказал Харламп, переходя
на правую сторону.
   - И я! - прибавил Мелешко. - Не мой грех будет!
   - Я протестовал как гражданин,  как  солдат  обязан  повиноваться,  -
прибавил третий, Невяровский, который поначалу бросил булаву, но теперь,
видно, испугался Радзивилла.
   За ними перешло  еще  несколько  человек  и  довольно  большая  кучка
шляхты; только Мирский, старший по чину, и Станкевич, старший по  годам,
Гощиц,  Володыёвский  и  Оскерко  остались  на  месте,  а  с  ними   оба
Скшетуские, Заглоба и  подавляющее  большинство  шляхты  и  хорунжих  из
разных тяжелых и легких хоругвей.
   Шотландская пехота окружила их стеной.
   Когда князь провозгласил здравицу в честь  Карла  Густава,  Кмициц  в
первую минуту вскочил вместе со всеми остальными, он стоял окаменелый, с
остановившимися глазами, и повторял побелевшими губами:
   - Боже! Боже! Что я наделал!
   Но вот тихий голос, который он, однако, явственно  расслышал,  шепнул
ему на ухо:
   - Пан Анджей!
   Он вцепился руками в волосы:
   - Проклят я навечно! Расступись же подо мною, земля!
   Панна  Александра  вспыхнула,  глаза   ее,   словно   ясные   звезды,
устремились на Кмицица:
   - Позор тем, кто встает на сторону гетмана! Выбирай! Боже всемогущий!
Что ты делаешь, пан Анджей! Выбирай!
   - Иисусе! Иисусе! - воскликнул Кмициц.
   В это время в зале раздались крики, это полковники бросали булавы под
ноги князю, однако Кмициц не присоединился к ним; он не двинулся с места
ни тогда, когда князь крикнул: "Ганхоф и Кмициц, ко мне"!  -  ни  тогда,
когда шотландская пехота вошла  в  залу,  и  стоял,  терзаемый  мукой  и
отчаянием, со смутно блуждающим взором, с посинелыми губами.
   Внезапно он повернулся к панне Александре и протянул к ней руки.
   - Оленька! Оленька! - жалобно простонал он, как обиженный ребенок.
   Но она отшатнулась от него с отвращением и ужасом.
   - Прочь, изменник! - решительно сказала она.
   В эту минуту Ганхоф скомандовал:  "Вперед!"  -  и  отряд  шотландцев,
окруживший узников, направился к дверям.
   Кмициц в беспамятстве последовал за ними, сам не зная, куда  и  зачем
он идет.
   Пир кончился...

ГЛАВА XIV

   В ту же ночь князь долго держал совет с Корфом, воеводой  венденским,
и с шведскими послами. Он не думал, что оглашение  договора  приведет  к
таким последствиям, обманулся в  своих  ожиданиях,  и  страшное  будущее
открылось перед ним. Умышленно огласил он договор  на  пиру,  когда  умы
разгорячены,  согласны  на  все  и  готовы  на  все.  Конечно,  он  ждал
сопротивления, но рассчитывал и на приверженцев,  а  тем  временем  сила
протеста   превзошла   его   ожидания.   Кроме    нескольких    десятков
шляхтичей-кальвинистов  да  кучки  офицеров  иноземного   происхождения,
которые как чужестранцы не могли иметь голоса,  все  высказались  против
договора,  заключенного   с   королем   Карлом   Густавом,   верней,   с
фельдмаршалом его и шурином, Понтусом  де  ла  Гарди  .
   Правда, князь приказал арестовать офицеров, оказавших  сопротивление,
но что из этого? Что скажут на это регулярные хоругви?  Не  выступят  ли
они на защиту своих полковников? Не взбунтуются ли и не захотят ли силой
отбить их?
   Что останется тогда  кичливому  князю,  кроме  нескольких  драгунских
полков и иноземной пехоты?
   А потом останется еще вся страна, вся вооруженная  шляхта  и  Сапега,
витебский воевода,  грозный  противник  радзивилловского  дома,  готовый
воевать со всем миром во имя неприкосновенности Речи Посполитой. К  нему
перейдут полковники, которым  не  срубишь  головы  с  плеч,  и  польские
хоругви, и Сапега возглавит все силы  страны,  а  он,  князь  Радзивилл,
останется без войска, без приверженцев, без власти... Что тогда будет?..
   Это были страшные вопросы, и положение было  страшным.  Князь  хорошо
понимал, что тогда договор, который он столько  времени  тайно  готовил,
силою вещей потеряет всякое значение, шведы отвернутся тогда от него,  а
быть может, станут мстить за то, что обманулись  в  своих  ожиданиях.  К
тому же он отдал им свои Биржи, как залог  верности,  и  тем  самым  еще
больше ослабил себя.
   Для могущественного Радзивилла Карл Густав готов обеими руками сыпать
награды и почести, от слабого и покинутого он отвернется с  еще  большим
презрением, чем от других.  А  если  изменчивое  колесо  фортуны  пошлет
победу Яну Казимиру, тогда  гибель  ждет  его,  Радзивилла,  властителя,
равного которому еще сегодня утром не было во всей Речи Посполитой.
   После отъезда послов и венденского воеводы князь сжал  обеими  руками
отягощенное заботами чело и  быстрыми  шагами  начал  ходить  по  покою.
Снаружи доносились голоса шотландской  стражи  и  стук  карет  уезжавшей
шляхты. Она уезжала так торопливо, так  поспешно,  точно  чума  посетила
роскошный кейданский замок. Страшная тревога терзала душу Радзивилла.
   Порой ему казалось, что, кроме него, в покое есть еще кто-то и  ходит
за ним, и шепчет ему на ухо: "Оставлен будешь всеми в нищете, и  к  тому
же отдан на позор!.." Да, он, воевода виленский, великий гетман, уже был
раздавлен и уничтожен! Кто бы мог вчера подумать, что во всей  Короне  и
Литве - да нет, во всем мире! - найдется человек, который  осмелился  бы
крикнуть ему в глаза: "Изменник!" А ведь он услышал это слово и  остался
жив, и те, кто  произнес  это  слово,  тоже  живы.  Войди  он  сейчас  в
пиршественную залу, он, быть может, услышит, как эхо  повторяет  под  ее
сводами: "Изменник! Изменник!"
   Дикая, неукротимая ярость закипала порой в груди олигарха. Ноздри его
(вздувались, глаза  сверкали,  жилы  вспухали  на  лбу.  Кто  смеет  тут
противиться его воле? Иступленная мысль рисовала ему  картины  казней  и
пыток мятежников, которые осмелились не пойти за ним, как  покорные  псы
идут за хозяином. Он видел их кровь, стекающую с топоров палачей, слышал
хруст костей, ломаемых на колесе, и тешился, и любовался, и  наслаждался