- Замучают меня эти карапузы, право! Ладно, я буду Богун, но только в
последний раз. Наказание господне! Только, чур, больше не надоедать!
   С этими словами старик, кряхтя, поднялся  со  скамьи,  схватил  вдруг
маленького Лонгинка и с диким криком понесся по направлению к пруду.
   Однако у Лонгинка был храбрый защитник в лице Яремки, который в таких
случаях назывался не Яремкой, а паном Михалом  Володыёвским,  драгунским
ротмистром.
   Вооруженный липовым прутом, заменявшим в случае надобности саблю, пан
Михал пустился опрометью за тучным Богуном, тотчас  догнал  его  и  стал
безо всякой пощады хлестать по ногам.
   Лонгинек,    игравший    роль    мамы,    визжал,    Богун    визжал,
Яремка-Володыёвский визжал; но отвага в конце концов победила, и  Богун,
выпустив из рук свою жертву, бросился бегом снова под липу и, добежав до
скамьи, повалился на нее, еле дыша.
   - Ах, разбойники!.. - повторял он только. - Просто чудо будет, коли я
не задохнусь!..
   Однако его мученья на этом не кончились: через минуту явился  Яремка,
раскрасневшийся, с растрепанной гривой, похожий на маленького  задорного
ястребка, и, раздувая ноздри, стал еще больше приставать к старику:
   - Ну, дедушка, ты будешь Богун!
   После долгих упрашиваний оба  мальчика  торжественно  поклялись,  что
теперь это уж наверняка в последний раз, и история повторилась сначала с
теми же подробностями.  Потом  старик  уселся  с  обоими  мальчиками  на
скамью, и тут Яремка опять к нему привязался:
   - Дедушка, скажи, кто был самый храбрый?
   - Ты, ты! - ответил старик.
   - Вырасту, стану рыцарем!
   - Непременно, хорошая у тебя кровь, солдатская. Дай-то бог, чтобы  ты
был похож на отца, был бы ты тогда храбрец и меньше бы надоедал. Понял?
   - Скажи, дедушка, сколько батя убил врагов?
   - Я тебе сто раз уже говорил. Скорее листья перечтешь на  этой  липе,
чем всех тех врагов, которых мы с вашим отцом  истребили.  Будь  у  меня
столько волос на голове, сколько я один их уложил, луковские  цирюльники
богатство бы нажили на подбривке одной моей  чуприны.  Будь  я  проклят,
если совр...
   Тут Заглоба, - а это был  он,  -  спохватился,  что  не  годится  при
младенцах ни заклинать, ни проклинать, и  хотя,  за  отсутствием  других
слушателей, он любил и детям рассказывать о своих старых победах, однако
же примолк на этот раз, потому что рыба в  пруду  стала  всплескивать  с
удвоенной силой.
   - Надо велеть садовнику, - сказал старик, - на ночь верши  поставить;
много хорошей рыбы сбилось у самого берега.
   Но тут отворилась дверь  из  дома  в  сад,  и  на  пороге  показалась
женщина,  прекрасная,   как   полуденное   солнце,   высокая,   сильная,
черноволосая, с темным румянцем на щеках и  бархатными  глазами.  Третий
мальчик, трехлетний, черный, как агат, держался  за  ее  подол;  прикрыв
глаза рукою, она стала всматриваться в тот угол сада, где росла липа.
   Это была Гелена Скшетуская, урожденная княжна Булыга-Курцевич.
   Увидев под липой Заглобу с Яремкой и Лонгинком, она сделала несколько
шагов ко рву, наполненному водой, и крикнула:
   - Эй, хлопцы! Вы там, верно, надоедаете дедушке?
   - Вовсе не надоедают! Они очень хорошо себя вели, - ответил Заглоба.
   Мальчики подбежали к матери, а она спросила у старика:
   - Батюшка, ты чего хочешь сегодня выпить: дубнячка или меду?
   - На обед была свинина, вроде бы медку лучше.
   - Сейчас пришлю. Только не дремли ты на воздухе, непременно  схватишь
лихорадку.
   - Сегодня тепло и ветра нет. А где же Ян, доченька?
   - Пошел на ток.
   Гелена Скшетуская называла Заглобу отцом, а он ее доченькой, хотя они
вовсе не были родственниками. Ее семья жила  в  Приднепровье,  в  бывшем
княжестве Вишневецком, а откуда он был родом, про то  знал  один  только
господь бог, потому что сам он рассказывал об этом по-разному. Но  когда
она была еще девушкой, Заглоба оказал ей большие услуги и не раз  спасал
ее от страшных опасностей, поэтому и она, и  ее  муж  почитали  его  как
отца, да и вся округа очень  старика  уважала  и  за  острый  ум,  и  за
необычайную храбрость, которую он много раз показал в казацких войнах.
   Имя его было славно во всей Речи Посполитой,  сам  король  любил  его
россказни и острые шутки, и вообще о нем больше  говорили,  чем  даже  о
самом Скшетуском, хотя Скшетуский в свое время вырвался  из  осажденного
Збаража и пробился сквозь толпы казацких войск.
   Через минуту после ухода Гелены казачок принес  под  липу  сулейку  и
кубок.  Пан  Заглоба  налил,  затем  закрыл   глаза   и   с   превеликим
удовольствием отведал медку.
   - Знал господь бог, для чего пчел сотворил! - пробормотал он себе под
нос.
   И стал медленно попивать медок, глубоко при этом вздыхая и поглядывая
и на пруд, и на дубравы, и боры,  что  тянулись  по  ту  сторону  пруда,
далеко, далеко, насколько хватает глаз. Был  второй  час  пополудни,  на
небе ни облачка. Липовый цвет бесшумно  опадал  на  землю,  а  в  листве
распевала целая капелла пчел, которые тут  же  стали  садиться  на  края
кубка и собирать сладкую жидкость мохнатыми лапками.
   С  отдаленных,  окутанных  мглой  тростников   над   большим   прудом
поднимались порою  стада  уток,  чирков  или  диких  гусей  и  летали  в
прозрачной лазури, похожие на черные крестики; порою  караван  журавлей,
громко курлыча, тянулся высоко  в  небе,  и  так  тихо  было  кругом,  и
спокойно, и солнечно, и весело, как  бывает  в  первых  числах  августа,
когда хлеба уже созрели, а солнце словно золотом наливает землю.
   Глаза старика то поднимались к небу, следя за стаями птиц,  то  снова
устремлялись  вдаль,  но  все  дремотней,  потому  что  меду  в  сулейке
оставалось все меньше, и веки все тяжелели, а  пчелы,  как  нарочно,  на
разные голоса напевали свою песенку, и от этого  еще  больше  клонило  к
послеобеденному сну.
   - Да, да, послал господь бог для жатвы погожие деньки, -  пробормотал
Заглоба. - И сено вовремя убрали, и с жатвой быстро управимся. Да, да!..
   Тут он закрыл глаза, затем снова открыл их на мгновение, пробормотал:
"Замучили меня детишки!" - и уснул крепким сном.
   Спал он довольно долго; разбудило его через  некоторое  время  легкое
дуновение прохладного ветерка,  говор  и  шаги  двух  мужчин,  торопливо
приближавшихся к липе. Один из них был Ян Скшетуский,  знаменитый  герой