полуночи подошли люди, которые до сих пор стояли в отдельных станах  под
Пилой и Веленем. Вельможи до рассвета готовили ответ на письма, а шляхта
проводила время, рассказывая о военной мощи шведов.
   С  лихорадочным  любопытством  расспрашивали  ополченцы   трубача   о
военачальниках, войске, оружии, способах ведения боя и каждый его  ответ
передавали из уст в уста. Близость шведских полчищ  придавала  небывалый
интерес всяким подробностям, которые, увы, не могли поднять дух шляхты.
   На рассвете приехал Станислав Скшетуский с вестью о  том,  что  шведы
подошли к Валчу и от польского стана находятся на расстоянии одного  дня
пути. Тотчас поднялась страшная суматоха;  большая  часть  слуг  была  с
лошадьми на лугах, пришлось спешно посылать за ними. Поветы садились  на
конь и строились хоругвями. Минута перед боем для  необученного  солдата
бывает самой страшной, и прежде чем ротмистры успели  навести  кое-какой
порядок, в стане царило ужасное замешательство.
   Не слышно было ни команд, ни рожков, отовсюду только неслись  голоса:
"Ян! Петр! Онуфрий! Сюда!.. А чтоб вас бог убил! Подавайте коней!..  Где
мои слуги? Ян! Петр!.." Если бы в  эту  минуту  раздался  один  пушечный
залп, замешательство легко могло бы перейти в смятение.
   Однако поветы понемногу построились. Прирожденная способность  шляхты
к  войне  отчасти  возместила  недостаток  опыта,  и  к   полудню   стан
представлял уже довольно внушительное зрелище. Пехота  стояла  у  валов,
подобная  цветам  в  своих  пестрых  кафтанах;  от   зажженных   фитилей
поднимались дымки, а по ту сторону валов,  под  защитой  пушек,  луга  и
равнину покрыли поветовые хоругви конницы, стоявшей в боевых порядках на
отменных конях, которые своим ржанием  будили  эхо  в  ближних  лесах  и
наполняли сердца воинственной отвагой.
   Тем временем воевода познанский отослал трубача  с  ответом,  который
звучал  примерно  так,  как  предсказывал  Радзеёвский,  то   есть   был
политичным и вместе с тем римским; затем воевода решил  послать  разъезд
на северный берег Нотеца, чтобы захватить вражеского языка.
   Петр  Опалинский,  воевода  подляшский,   двоюродный   брат   воеводы
познанского, должен был самолично идти в разведку со  своими  драгунами,
полторы сотни которых  он  привел  под  Уйсте.  Кроме  того,  ротмистрам
Владиславу Скорашевскому и Скшетускому было приказано вызвать  охотников
из ополчения, чтобы и шляхта встретилась лицом к лицу с врагом.
   Оба ротмистра разъезжали перед шеренгами, теша взор своими  мундирами
и осанкой; пан Станислав, подобно всем Скшетуским, был черен как жук,  с
мужественным, грозным лицом, украшенным длинным косым  шрамом  от  удара
мечом, с бородой цвета  воронова  крыла,  которую  развевал  ветер;  пан
Владислав, грузный, с длинными светлыми усами, отвислой нижней  губой  и
красными глазами, добродушный и мягкий, меньше напоминал Марса, но и  он
был солдат  душой,  рыцарь  несравненной  отваги,  любивший  огонь,  как
саламандра, и ратное дело  знавший  как  свои  пять  пальцев.  Оба  они,
проезжая вдоль строя, развернутого в длинную линию, то и дело повторяли:
   - Нуте-ка, кто пойдет охотником к шведам? Кто хочет понюхать  пороху?
Нуте-ка, кто пойдет охотником?
   Они проехали уже довольно большое расстояние, но без успеха, из рядов
не выступил никто. Все оглядывались друг на друга. Были  такие,  которым
хотелось пойти, и удерживал их не страх перед шведами - они робели перед
своими. Не один толкал локтем соседа и говорил ему: "Пойдешь ты, так и я
пойду".
   Ротмистры начинали уже выражать нетерпение; но когда они подъехали  к
гнезненскому повету, не из шеренги, а  откуда-то  сзади,  из-за  шеренг,
выскочил вдруг верхом на малорослой лошадке  пестро  одетый  человек,  и
крикнул, обращаясь к шеренге:
   - Я пойду охотником, а вы останетесь тут шутами!
   - Острожка! Острожка! - вскричала шляхта.
   - Такой же добрый шляхтич, как и все вы! - ответил шут.
   - Тьфу! Черт бы тебя побрал! - крикнул подсудок Росинский. - Довольно
шутовства! Я пойду!
   - И я! И я! - раздались многочисленные голоса.
   - Один раз мать родила, один раз и умирать!
   - Найдутся тут такие хорошие, как ты!
   - Все могут! Нечего нос поднимать!
   И как раньше никто не хотел выходить, так теперь шляхта  повалила  из
всех поветов: люди наезжали друг на друга лошадьми, обгоняли друг друга,
торопливо перебранивались. Не прошло и минуты, а впереди уже стояло чуть
не полтысячи всадников, и  шляхтичи  все  еще  выезжали  из  рядов.  Пан
Скорашевский рассмеялся своим непринужденным, добрым смехом и закричал:
   - Довольно, довольно! Не можем же мы все идти!
   После этого они вдвоем со Скшетуским построили охотников и  двинулись
вперед.
   Воевода подляшский присоединился к ним у выезда  из  стана.  Всадники
были видны как на ладони при переправе через Нотец, потом еще  несколько
раз они промелькнули на поворотах дороги и пропали из глаз.
   По прошествии получаса воевода познанский  велел  людям  разъехаться,
решив, что незачем держать их в строю, когда  неприятель  на  расстоянии
целого дня пути. Однако всюду была расставлена  стража,  запрещено  было
выгонять лошадей на пастбища  и  по  первому  тихому  звуку  рожка  было
приказано всем садиться на конь и становиться в боевые порядки.
   Кончились ожидание и неуверенность, кончились сразу споры и перекоры;
близость неприятеля, как  и  предсказывал  пан  Скшетуский,  воодушевила
войско. Первая удачная битва могла бы еще  больше  поднять  его  дух,  а
вечером  произошел  случай,   который   мог   стать   новым   счастливым
предзнаменованием.
   Солнце заходило, озаряя ярким светом Нотец и занотецкие  леса,  когда
по ту сторону реки люди увидели сперва облако пыли, а затем движущихся в
этом облаке людей. Все до последнего человека вышли на  валы  поглядеть,
что это за гости;  но  тут  прибежал  драгун  из  хоругви  Грудзинского,
стоявший на страже, и дал знать, что это возвращается разъезд.
   - Разъезд едет обратно! Благополучно  едет!  Не  съели  их  шведы!  -
передавали в стане из уст в уста.
   А разъезд тем временем все приближался, медленно подвигаясь вперед  в
светлых клубах пыли, и наконец переправился через Нотец.
   Шляхта смотрела на своих, заслонив руками глаза  от  солнца,  которое
сверкало все сильней,  так  что  весь  воздух  был  пронизан  золотым  и
пурпурным сиянием.
   - Э, да их стало что-то больше, чем было! - воскликнул Шлихтинг.
   - Клянусь богом, пленных ведут! - крикнул какой-то шляхтич; парень он
был, видно, не из храброго десятка и просто глазам своим не верил.