слышит оскорблений, только  шпорил  коня  да  расталкивал  толпу,  чтобы
поскорее выбраться из стана и уйти от своих преследователей,  которые  в
конце концов, не глядя на его род и звание, стали швырять в него комьями
земли и кричать:
   - Труси, труси, трусливый заяц! Улепетывай! Ату его! Ха-ха! Серый!
   Поднялся такой шум, что прибежал сам воевода познанский с несколькими
ротмистрами и стал успокаивать толпу, объяснять ей, что Грудзинский взял
отпуск только на неделю по очень важному делу.
   Но дурной пример заразителен, и в тот же день нашлось  несколько  сот
шляхтичей, которые решили, что они не хуже Грудзинского, и тоже  бежали,
только с  меньшей  свитой  и  с  меньшим  шумом.  Станислав  Скшетуский,
ротмистр калишский, племянник  Яна  Скшетуского,  знаменитого  участника
битвы под Збаражем, рвал на себе волосы, потому что  и  его  мужики,  по
примеру "господ", стали "утекать" из стана.  Снова  был  созван  военный
совет,  в  котором  непременно  хотели  принять  участие   целые   толпы
шляхтичей. Ночь пришла тревожная, полная криков и свар. Все  подозревали
друг друга в  намерении  бежать.  Возгласы:  "Или  все,  или  никто!"  -
передавались из уст в уста.
   Каждую минуту распространялся  слух,  будто  воеводы  уходят,  и  тут
поднималось  такое  смятение,  что  воеводам  пришлось   несколько   раз
показываться  возмущенным  толпам.  Более   пятнадцати   тысяч   человек
простояли верхом до рассвета, а воевода познанский ездил  вдоль  шеренг,
обнажив голову, подобный римскому сенатору, и то и дело повторял великие
слова:
   - Братья, с вами жить и умирать!
   В некоторых местах его  встречали  кликами:  "Виват!"  -  но  кое-где
слышались насмешливые возгласы. Он же, едва успокоив толпу,  возвращался
на совет,  усталый,  охрипший,  упоенный  величием  собственных  слов  и
убежденный в том, что в эту ночь он оказал отчизне незабываемые услуги.
   Однако на совете слова не шли  из  его  уст,  в  отчаянии  он  только
теребил хохол и бороду и все повторял:
   - Если можете, посоветуйте, что делать! Я умываю руки, ибо  с  такими
солдатами обороняться нельзя.
   - Ясновельможный воевода! - возражал ему Станислав Скшетуский. -  Сам
неприятель положит  конец  своеволию  и  смуте.  Стоит  только  зареветь
пушкам, стоит только начаться осаде и  обороне,  и  та  же  шляхта  ради
спасения собственной жизни должна будет драться на валах, а не бунтовать
в стане. Так уже не раз бывало!
   - Чем нам обороняться? Орудий  нет,  одни  только  пушчонки,  которые
годятся разве только для салютов на пиру.
   - Под Збаражем у  Хмельницкого  было  семьдесят  орудий,  а  у  князя
Иеремии только десятка полтора шестифунтовых пушек да единорогов.
   - Но у него была не ополченская шляхта, а войско, не стригуны овец, а
свои прославленные хоругви. Из овечьих стригунов он солдат сделал.
   - Надо послать гонца за  паном  Владиславом  Скорашевским,  -  сказал
Сендзивой Чарнковский, каштелян познанский. - Назначить его  начальником
стана. Шляхта его почитает, и он сможет держать ее в узде.
   - Послать гонца за Скорашевским! Нечего ему сидеть в  Драгиме  или  в
Чаплинке! - повторил Анджей Грудзинский, воевода калишский.
   - Да, да! - раздались голоса. - Лучше ничего не придумаешь!
   И за  Владиславом  Скорашевским  был  послан  гонец.  Никаких  других
решений совет не принял, зато много было разговоров и жалоб и на  короля
и королеву, и на то, что войск нет, и на то, что их забыли.
   Следующее утро не  принесло  ни  радости,  ни  успокоения.  Напротив,
смятение  усилилось.  Кто-то  пустил  вдруг  слух,   будто   кальвинисты
содействуют шведам и при первом же  удобном  случае  готовы  перейти  во
вражеский стан. Мало того, слух этот не был опровергнут  ни  Шлихтингом,
ни Эдмундом и Яцеком  Курнатовскими,  тоже  кальвинистами,  но  искренне
преданными  отчизне.  Напротив,  они  сами  подтвердили,  что  иноверцы,
обособившись, строят козни, а предводителем у  них  известный  изверг  и
мятежник Рей, который смолоду  служил  охотником  у  немцев  на  стороне
лютеран и был большим другом шведов. Не успел этот  слух  разнестись  по
стану, как тотчас сверкнули тысячи сабель и поднялась настоящая буря.
   - Изменников пригрели!  Змею  пригрели,  готовую  кусать  материнскую
грудь! - кричала шляхта.
   - Отдайте их нам!
   - Изрубить их! Подлая измена! Вырвать плевелы с корнем, не то мы  все
погибнем!
   Снова пришлось воеводам и  ротмистрам  утихомиривать  шляхту,  однако
теперь сделать это было еще труднее, чем накануне. Да они  и  сами  были
убеждены, что Рей готов открыто изменить отчизне, потому  что  он  давно
перенял все иноземные обычаи и, кроме языка, у него не  осталось  ничего
польского. Было решено выслать  его  из  стана,  что  немного  успокоило
взволнованные умы. Однако долго еще в стане слышались крики:
   - Отдайте их нам! Измена! Измена!
   Странное  настроение  царило  теперь  в  стане.  Одни  пали  духом  и
предались унынию. В молчании блуждали они  вдоль  валов,  со  страхом  и
тоской поглядывая на равнину, откуда должен был подойти неприятель,  или
шепотом делились друг с другом самыми ужасными новостями.
   Безумная, отчаянная веселость  обуяла  других,  они  ощутили  в  себе
готовность умереть. А чтобы весело провести  остаток  дней,  запировали,
загуляли напропалую. Иные помышляли о спасении души и проводили время  в
молитвах. Никого только не было во всей этой толпе,  кто  бы  подумал  о
победе, точно победа была делом совершенно немыслимым, хотя неприятель и
не располагал превосходными поляков силами: у него  было  только  больше
пушек, лучше обученное войско и военачальник, знавший военное дело.
   Пока польский стан кипел, бурлил, пировал, возмущался и  стихал,  как
море, волнуемое ветром, пока шляхетское ополчение шумело, как  на  сейме
во время избрания короля, по раздольным  зеленым  поймам  Одры  спокойно
подвигались шведские полчища.
   Впереди выступала бригада королевской гвардии; ее вел Бенедикт  Горн,
грозный воитель, чье имя со страхом повторяли в Германии; люди в бригаде
были рослые, молодцы как на подбор, в шлемах с  гребнем  и  затыльником,
прикрывавшим уши, в желтых  кожаных  кафтанах,  вооруженные  рапирами  и
мушкетами, хладнокровные и упорные в бою и послушные мании полководца.
   Карл  Шеддинг,  немец,  вел   следующую,   вестготландскую   бригаду,
состоявшую из двух полков пехоты и одного тяжелой конницы в панцирях без
наплечников; одна  половина  пехоты  была  вооружена  мушкетами,  другая
копьями: в начале боя мушкетеры выступали впереди, а если  их  атаковала
конница, они отступали за копьеносцев, те же, уткнув один конец копья  в