радзивилловскую дудку. На короля он тоже сердит за то, что  тот  не  так
скоро, как ему хотелось, дал ему булаву великого гетмана литовского. Все
это верно, как верно и то, что он не хочет  вернуться  в  лоно  истинной
веры и предпочитает ей бесстыдную кальвинистскую  ересь,  что  католиков
притесняет, где только можно,  что  строит  еретикам  кирки.  Зато  могу
поклясться, что он скорее пролил бы последнюю каплю своей гордой  крови,
нежели подписал такую постыдную сдачу, как под  Уйстем...  Придется  нам
повоевать немало, ибо не виршеплет, а воитель поведет нас в поход.
   - Это мне и на руку! - воскликнул Заглоба. - Мы больше  ничего  и  не
желаем. Пан Опалинский виршеплет, вот оно сразу и  вышло  наружу,  какая
ему цена. Самые плевые это людишки!  Стоит  такому  вырвать  из  гусиной
гузки перо, и уж он воображает, что у  него  ума  палата,  других  учит,
собачий сын, а как дойдет дело до сабли,  его  и  след  простыл.  Я  сам
смолоду кропал вирши, чтобы покорять женские сердца, и пана Кохановского
  перещеголял
бы с его фрашками ; но потом солдатская
натура одержала верх.
   - Я еще вот что скажу вам, - продолжал Володыёвский, - коли уж шляхта
зашевелилась, народу соберется пропасть, только бы  денег  достало,  это
ведь самое важное дело.
   - О, боже, только не ополченцы! - воскликнул пан Станислав.  -  Ян  и
пан Заглоба уже знают, что я о них думаю, а  тебе,  пан  Михал,  я  одно
скажу: по мне, уж лучше обозником  быть  в  регулярной  хоругви,  нежели
предводителем всего шляхетского ополчения.
   - Народ здесь храбрый, - возразил Володыёвский, - искушенные воители.
Взять хотя бы хоругвь, которую я набрал. Всех, кто хотел вступить, я  не
мог принять, а среди тех, кого принял, нет ни одного, кто бы не служил в
войске. Я покажу вам эту хоругвь; право, не скажи я вам об этом,  вы  бы
все равно признали в них старых солдат.  Каждый  в  огне  в  два  кулака
кован, как старая подкова, а в строю стоят, как римские triarii . С ними шведам так не  разделаться,
как под Уйстем с великопольской шляхтой.
   -  Я  надеюсь,  все  еще  с  божьей  помощью  переменится,  -  сказал
Скшетуский. - Говорят, шведы добрые солдаты;  но  ведь  они  никогда  не
могли устоять против нашего регулярного войска. Мы их всегда били, - это
уж дело проверенное, - мы их били даже тогда, когда их вел в  бой  самый
великий их полководец.
   - Сказать по правде, очень мне это любопытно, какие из них солдаты, -
заметил Володыёвский. - Плохо то, что отчизна несет бремя еще двух войн,
а то бы я не прочь повоевать со  шведами.  Испробовали  мы  и  татар,  и
казаков, и еще бог весть кого, надо бы теперь и  шведов  испробовать.  В
Короне с людьми может быть трудно; все войско с гетманами на Украине.  А
у нас я наперед могу сказать,  как  все  будет.  Князь  воевода  оставит
воевать тут пана подскарбия Госевского, гетмана польного, а сам займется
шведами. Что говорить, тяжело нам придется!  Будем,  однако,  надеяться,
что господь не оставит нас.
   - Едем тогда не мешкая в Кейданы! - сказал пан Станислав.
   - Да ведь и я получил приказ привести хоругвь в боевую готовность,  а
самому в течение трех дней явиться в Кейданы, - подхватил пан  Михал.  -
Надо, однако, показать вам этот приказ, из него видно, что князь воевода
думает уже о шведах.
   С этими словами Володыёвский  открыл  ключом  шкатулку,  стоявшую  на
скамье под окном, достал сложенную  вдвое  бумагу  и,  развернув,  начал
читать:

   - "Милостивый пан Володыёвский, полковник!
   С великою радостью прочитали мы твое донесение о том, что хоругвь уже
готова и в любую минуту может двинуться в поход.  Держи  ее,  милостивый
пан, в боевой готовности, ибо страшная приходит  година,  какой  еще  не
бывало, сам же спешно явись  в  Кейданы,  где  мы  будем  ждать  тебя  с
нетерпением. Ежели до слуха твоего дойдут какие-либо  вести,  ничему  не
верь, покуда не узнаешь обо всем из наших  уст.  Мы  поступим  так,  как
повелевает нам бог и совесть,  невзирая  на  то,  что  людская  злоба  и
неприязнь могут о нас измыслить. Но вместе  с  тем  мы  рады  тому,  что
приходят такие времена, когда явным станет,  кто  истинный  и  преданный
друг дома Радзивиллов и даже in rebus  adversis
готов ему служить. Кмициц, Невяровский  и  Станкевич  уже  привели  свои
хоругви; твоя же пусть остается в Упите, ибо там она может понадобиться,
а может, вам придется двинуться на Подляшье с  двоюродным  братом  моим,
ясновельможным  князем  Богуславом,  конюшим  литовским,  коему  вверено
начальство над значительною частью наших сил. Обо всем этом ты  подробно
узнаешь от нас, а покуда повелеваем незамедлительно выполнить приказы  и
ждем тебя в Кейданах.
   Януш Радзивилл,
   князь Биржанский и Дубинковский,
   воевода Виленский, Великий гетман Литовский".

   - Да! По письму видно, что новая война! - сказал Заглоба.
   - А коли князь пишет, что поступит, как повелевает ему бог и совесть,
стало быть, будет бить шведов, - прибавил пан Станислав.
   - Мне только то удивительно, - заметил Ян Скшетуский, - что он  пишет
о верности не отчизне, а дому Радзивиллов, - ведь отчизна значит больше,
нежели Радзивиллы, и спасать надо в первую очередь ее.
   - Это у них такая повадка княжья, - возразил Володыёвский, -  хоть  и
мне это сразу не понравилось, ибо я служу не Радзивиллам, а отчизне.
   - Когда ты получил это письмо? - спросил Ян.
   - Сегодня утром, и после полудня хотел ехать. Вы вечерком отдохнете с
дороги, а я завтра, наверно, ворочусь, мы и двинемся тотчас с  хоругвью,
куда прикажут.
   - Может, на Подляшье? - высказал предположение Заглоба.
   - К князю конюшему! - повторил пан Станислав.
   -  Князь  конюший  Богуслав  тоже  сейчас  в  Кейданах,  -   возразил
Володыёвский. - Любопытный человек, вы  к  нему  получше  присмотритесь.
Славный воитель, а рыцарь и того славней, но польского в нем ни на грош.
Одевается  по-иноземному,  говорит  по-немецки,  а  то  и  по-французски
лопочет так, точно орехи грызет,  час  можешь  слушать  его  разговор  и
ничего не поймешь.
   - Князь Богуслав под Берестечком храбро сражался, - заметил  Заглоба,
- да и пехоту выставил добрую, немецкую.
   - Кто ближе его знает, не очень его хвалит, - продолжал Володыёвский.
- Он только немцев и французов любит; да и нет ничего  удивительного,  -