Он, не мешкая, двинулся вперед и теперь шел уже сквозь бунт, резню  и
огонь. Свидетельствовали о том пожарища и трупы. Он шел,  точно  лавина,
уничтожая все на  своем  пути.  Страна  перед  ним  восставала,  за  ним
пустела. Аки  мститель,  шел  он,  аки  змей  многоглавый.  Поступь  его
выжимала кровь, дыхание вздувало пожары.
   Остановился он с главными силами в Черкассах, а вперед выслал  дикого
Кривоноса  и  татар  под  водительством  Тугай-бея,  которые,  достигнув
гетманов под Корсунем, не раздумывая, по ним ударили. Однако за дерзость
свою тут  же  дорого  поплатились.  Отброшенные,  поредевшие,  вдребезги
разбитые, они в панике отступили.
   Хмельницкий кинулся на помощь. По дороге он узнал, что пан  Сенявский
во главе нескольких хоругвей соединился с  гетманами,  которые,  оставив
Корсунь, пошли на Богуслав. Это оказалось правдой. Хмель  занял  Корсунь
без боя и, оставивши в городе  возы  и  провиант,  то  есть  весь  обоз,
налегке, верхами погнался за ними.
   Преследование было недолгим, так как те  ушли  недалеко.  Под  Крутой
Балкой передовые отряды наткнулись на польский обоз.
   Пану Скшетускому не привелось увидеть битву, ибо вместе с  обозом  он
остался в Корсуне. Захар поселил его на городской площади  в  доме  пана
Забокрицкого, которого чернь незадолго  до  того  повесила,  и  поставил
охрану из остатков миргородского  куреня,  потому  что  толпа  неутомимо
грабила дома и убивала каждого, кого полагала ляхом. Сквозь выбитые окна
наблюдал пан Скшетуский толпы пьяного сброда,  перемазанного  кровью,  с
засученными рукавами метавшегося от дома  к  дому,  от  лавки  к  лавке,
обыскивавшего все углы, чердаки, навесы; время от времени страшные вопли
возвещали, что обнаружен шляхтич или еврей, мужчина,  женщина,  ребенок.
Жертву вытаскивали на  площадь  и  зверски  измывались  над  нею.  Пьянь
затеивала драку из-за  разорванных  в  куски  останков,  с  наслаждением
размазывала  кровь  по   своим   лицам,   обкручивала   шеи   дымящимися
внутренностями. Мужики, схватив еврейских детей за  ноги,  разрывали  их
надвое под  безумный  гогот  толпы.  Совершались  нападения  и  на  дома
охранявшиеся, где содержались именитые  пленники,  оставленные  в  живых
ради немалого выкупа. Тогда запорожцы или татары,  составлявшие  охрану,
толпу сдерживали, колотя  нападавших  прямо  по  головам  древками  пик,
луками или плетьми из бычачьей кожи. Подобное происходило и у дома,  где
находился Скшетуский. Захар велел учить холопей нещадно, и миргородцы  с
удовольствием приказ выполняли,  ибо  хотя  низовые  в  пору  мятежей  и
пользовались охотно помощью черни, но  презирали  ее  куда  больше,  чем
шляхту.  Недаром  считали  они  себя  "благорожденными  казаками".   Сам
Хмельницкий впоследствии неоднократно дарил  множество  простого  народа
татарам, которые гнали ясырей в Крым, где продавали в Турцию  или  Малую
Азию.
   Так что толпа бесчинствовала на площади и в  конце  концов  дошла  до
такого исступления, что люди принялись убивать друг друга.  Дело  шло  к
вечеру. Была целиком подожжена  одна  сторона  площади,  церковь  и  дом
униатского попа. По счастью, ветер относил огонь в поле и  мешал  пожару
распространиться. Однако громадное  пламя  освещало  площадь  не  слабее
солнечных лучей. Стало нестерпимо  жарко.  Издалека  доносился  страшный
грохот пушек - как  видно,  битва  под  Крутой  Балкой  становилась  все
упорнее.
   - Горячо там, видать, нашим приходится!  -  ворчал  старый  Захар.  -
Гетманы не шутят. Гей же! Пан Потоцкий знатный жолнiр.
   Потом он указал в окно на толпу и сказал:
   - Вона! Они теперь безобразничают, но ежели Хмеля побьют,  то  и  над
ними побезобразничают!
   В эту минуту послышался конский топот, и  на  площадь  на  взмыленных
лошадях  влетело  несколько  десятков  конных.   Лица,   почернелые   от
порохового дыма,  истерзанная  одежда  и  пообвязанные  тряпками  головы
некоторых говорили о том, что примчались верховые сюда прямо из боя.
   - Люди! Хто в бога вiруе, рятуйтеся!  Ляхи  б'ють  наших!  -  истошно
прокричали они.
   Поднялись вопли и переполох. Толпа заколыхалась, точно волна, вздутая
вихрем. Дикое замешательство охватило всех. Народ  бросился  бежать,  но
так как улицы были забиты возами, а одна сторона площади горела, убежать
было невозможно.
   Началась давка, чернь кричала, билась,  давила  друг  друга,  вопя  о
пощаде, хотя неприятель был пока еще далеко.
   Наместник, видя, что происходит, чуть с ума не сошел от  радости.  Он
точно помешанный стал бегать по комнате, бить себя кулаками  в  грудь  и
кричать:
   - Я знал, что так будет! Знал! Будь я не  я!  Это  с  гетманами  дело
иметь! Это со всею Речью Посполитой! Вот оно, возмездие! Что это?
   Снова раздался топот, и на этот раз несколько  сот  верховых,  сплошь
татар, ворвались на площадь. Убегали они, как видно, не разбирая дороги.
Толпа мешала им, и они бросались прямо на нее, топча, побивая, разгоняя,
полосуя саблями в надежде прорваться к тракту, ведущему на Черкассы.
   - Шибче ветра бегут - закричал Захар.
   Едва он сказал это,  пронесся  еще  отряд,  а  за  ним  и  еще  один.
Казалось, бегство стало всеобщим. Стража  у  домов  беспокойно  заходила
туда-сюда, явно намереваясь сбежать. Захар выскочил в палисадник.
   - Стоять! - крикнул он своим миргородцам.
   Дым, жар, суматоха, конский топот, тревожные голоса,  вой  освещенной
пламенем толпы - все  вместе  составило  одну  адскую  картину,  которую
наместник мог наблюдать в окно.
   - Какой же там разгром должен быть! Какой же  разгром!  -  кричал  он
Захару, позабыв, что тот не может разделить его радости.
   Меж тем снова как вихрь промчался удиравший отряд.
   От грохота орудий сотрясались стены корсунских домов.
   Вдруг чей-то пронзительный голос завопил прямо возле дома:
   - Спасайся! Хмель убитый! Кречовский убитый! Тугай-бей убитый!
   На площади наступил истинный конец  света.  Люди,  потеряв  рассудок,
кидались в огонь. Наместник упал на колени и вознес руки к небу.
   - Господи всемогущий! Господи великий и справедливый,  слава  тебе  в
вышних!
   Захар, вбежав из сеней, прервал его молитву.
   - А послушай-ка, дитино! - закричал он, запыхавшись. - Выйди и посули
миргородцам прощение, не то они собираются уходить, а  как  уйдут,  сюда
сброд ворвется!
   Скшетуский вышел в палисадник.  Миргородцы  беспокойно  ходили  возле
дома, обнаруживая  явное  желание  оставить  пост  и  удрать  по  шляху,