- Знаю и я твоего господина, видал его в Разлогах.
   Редзян, словно недослышав, повернул к нему ухо и переспросил:
   - Где?
   - В Разлогах.
   - У Курцевичей, - сказал Заглоба.
   - У кого? - снова переспросил Редзян.
   - Ты, я вижу, оглох малость, - сухо заметил Богун.
   - Не выспался чегой-то.
   - Выспишься еще. Значит, твой хозяин послал тебя в Лубны, говоришь?
   - Эге!
   - У него там, видать, какая-нибудь сударка имеется,  -  вмешался  пан
Заглоба, - к которой он свои чувства с тобою и пересылает.
   - Да разве ж я знаю, ваша милость!.. Может, и есть, а может, и нету.
   Затем Редзян поклонился Богуну и пану Заглобе.
   - Слава Иисусу Христу, - сказал он, собираясь удалиться.
   - На веки веков! - ответил Богун. - Погоди же, соколик, не спеши так.
А почему ты от меня утаил, что состоишь в услужении у пана Скшетуского?
   - А потому что ваша милость меня не спрашивала, а я себе думаю, зачем
это мне невесть что говорить? Слава Иисусу...
   - Постой, сказано тебе. Письма господские везешь?
   - Ихнее дело писать, а мое,  слуги,  отдать,  да  только  тому,  кому
писаны, так что разрешите уж откланяться вашим милостям.
   Богун свел собольи брови и хлопнул в ладоши. Тотчас же  возникли  два
казака.
   - Обыскать его! - закричал Богун, показывая на Редзяна.
   - Истинный Христос, насилие надо мной совершают! - завизжал Редзян. -
Я хоть и слуга, а тоже шляхтич! Вы, досточтимые господа, в суде  за  это
ответите.
   - Богун, оставь его! - вмешался пан Заглоба.
   Но один из казаков уже обнаружил за пазухой у Редзяна  оба  письма  и
передал их подполковнику. Богун отослал казаков прочь, так как, не  умея
читать, не хотел, чтобы они об этом узнали, и,  обратившись  к  Заглобе.
сказал:
   - Читай, а я пока на парнишку погляжу!
   Заглоба зажмурил левый  глаз,  на  котором  у  него  было  бельмо,  и
прочитал адрес:
   - "Всемилостивейшей  ко  мне  госпоже  и  государыне-благодетельнице,
светлейшей княгине Курцевич в Разлогах".
   - Значит, соколик, ты в Лубны ехал и не знаешь, где Разлоги? - сказал
Богун, глядя на Редзяна страшным взглядом.
   - Куда велели, туда и ехал! - ответил тот.
   - Вскрывать, что ли? Sigillum   шляхетская  свята!  -
заметил Заглоба.
   - Мне великий гетман дал право любые письма просматривать. Открывай и
читай.
   Заглоба распечатал и стал читать:
   - "Всемилостивейшая ко  мне  госпожа  и  пр.  Доношу  вашей  милости,
сударыня, что я уже стою в  Кудаке,  откуда,  дай  боже,  в  добрый  час
нынешним утром на Сечь отправлюсь, а пока что пишу тут,  в  беспокойстве
спать не ложася, чтобы вам какая кривда от головореза этого,  Богуна,  и
его бродяг не случилась. А поскольку мне тут и  пан  Кшиштоф  Гродзицкий
говорил, что, того гляди, война большая разразится, ради каковой также и
чернь поднимется, потому заклинаю и умоляю вашу милость, сударыня, чтобы
eo instante , хоть бы даже и степь не просохла, хоть
бы верхами, тотчас же с княжною в Лубны ехать изволили и не поступали бы
иначе, ибо я впору воротиться не успеваю. Каковую  просьбу  соблаговоли,
ваша милость сударыня, незамедлительно исполнить, дабы о блаженстве, мне
обещанном, я мог не опасаться и, воротившись, нарадовался им.  А  вместо
того чтобы вашей милости, сударыня, с Богуном кунктовать и, обещав девку
мне, ему со страху голову  морочить,  лучше  sub  tutelam   князя, господина моего, укрыться, каковой  в  Разлоги  гарнизон
послать не промедлит, так что и усадебку упасете. При сем имею  честь  и
т. д. и т. д.".
   - Гм, друг ты мой, Богун, - сказал Заглоба, - гусарик,  видать,  рога
тебе наставить собрался. Значит, вы за одною девкой увивались? Чего ж ты
молчал-то? Да ты не переживай, мне вот тоже случалося...
   Начатая фраза замерла на устах пана Заглобы. Казак  сидел  за  столом
неподвижно, но лицо его словно бы  свело  судорогой,  оно  было  бледно,
глаза закрыты, брови сдвинуты. С Богуном происходило что-то ужасное.
   - Что это ты? - спросил пан Заглоба.
   Тот  стал  судорожно  махать  рукою,  а   из   уст   его   послышался
приглушенный, хриплый голос:
   - Читай давай второе.
   - Второе - княжне Елене.
   - Читай! Читай!
   Заглоба начал:
   - "Милая, возлюбленная  Елешка,  сердца  моего  госпожа  и  королева!
Поскольку по княжескому делу я немалое еще время в этой стороне пробуду,
то пишу я к тетке затем, чтобы вы в Лубны сразу же  ехали,  где  никакая
твоей девичьей чести обида от  Богуна  случиться  не  может  и  взаимная
сердечная склонность наша риску не подвергнется..."
   - Довольно! - крикнул вдруг Богун и, обезумело вскочив  из-за  стола,
прыгнул к Редзяну.
   Чекан фыркнул в его руке, и  несчастный  отрок,  пораженный  в  самую
грудь, охнул и грянулся на пол. Безумие овладело Богуном, он бросился  к
пану Заглобе, вырвал у того письма и сунул их за пазуху.
   Заглоба, схватив бутыль с медом, отскочил к печке и крикнул:
   - Во имя отца, и сына, и святого духа! Человече, ты очумел,  что  ли?
Спятил ты, а? Успокойся, опомнись! Окуни башку в  ведро,  черт  бы  тебя
подрал!.. Да слышишь ты меня?
   - Крови! Крови! - выл Богун.
   - Ты что, сбесился? Окуни же башку в ведро, сказано  тебе!  Вот  она,
кровь, ты ее уже пролил, причем невинную. Он уже не дышит, парнишка этот
бедный. Дьявол тебя попутал или сам ты есть сущий дьявол? Опомнись же, а
нет - пропади ты пропадом, басурманский сын!
   Выкрикивая все это, Заглоба протиснулся по  другую  сторону  стола  к
Редзяну и, склонившись над ним, стал  ощупывать  пострадавшему  грудь  и
прикладывать ладонь ко рту его, из которого неудержимо бежала кровь.
   Богун же, схватившись за голову, скулил, точно раненый  волк.  Потом,
продолжая выть, упал на лавку, ибо душа в нем была истерзана  бешенством
и страданием. Внезапно он вскочил, подбежал к двери, выбил  ее  ногой  и