выбежал в сени.
   - Беги же, чтоб тебе пусто было! - невнятно проворчал пан Заглоба.  -
Беги и разбей башку об конюшню или об овин, хотя, рогоносцем будучи, мог
бы уже и бодаться. Вот это рассвирепел!  В  жизни  ничего  подобного  не
видывал. Зубами, как кобель на случке, стучал. Но паренек-то живой  еще,
бедняга. Ей-богу, если ему этот мед не поможет, значит, он  солгал,  что
шляхтич.
   Говоря это, пан Заглоба пристроил голову Редзяна у себя на коленях  и
потихоньку стал вливать в его посинелые уста мед.
   - Проверим, есть  ли  в  тебе  кровь  благородная,  -  продолжал  он,
обращаясь  к  лежавшему  в  беспамятстве.  -  Ежели,  скажем,  еврейская
имеется, то, приправленная  медом  или  же  вином,  она  кипеть  станет,
мужичья, будучи ленивой и тяжелой,  вниз  пойдет,  и  только  шляхетская
возвеселится и отборный сотворит состав, каковой телу мужество  и  удаль
сообщает. Другим нациям господь наш Иисус Христос тоже дал напитки, дабы
каждая достойно утешена могла быть.
   Редзян тихо застонал.
   - Ага, еще хочешь! Нет, пане-брате, позволь же и мне...  Вот  так!  А
сейчас, раз ты живой оказался, перенесу-ка я  тебя  в  конюшню  и  уложу
где-нибудь в уголку, чтобы это чудо-юдо  казацкое  тебя  не  растерзало,
когда вернется. Опасный он друг-приятель, черти бы  его  драли!  Ибо  на
руку, не умом он скор, как я погляжу!
   После  этих  слов   пан   Заглоба   поднял   Редзяна   с   легкостью,
свидетельствующей о необычайной силе, и вышел в сени, а затем - во двор,
где  человек  десять  казаков,  сидя  на  земле,  играли  в   кости   на
разостланном коврике. Увидев его, они вскочили, а он сказал:
   - Хлопцы, возьмите-ка этого паренька и положите  на  сено.  И  пускай
который-нибудь сбегает за цирюльником.
   Приказ был незамедлительно исполнен, потому что пан  Заглоба,  будучи
другом Богуну, пользовался среди казаков большим почетом.
   - А где же это полковник?
   - Коня велел подать и на полковую кватеру поехал, а нам  сказал  быть
наготове и коней под седлом держать.
   - И мой взнузданный?
   - Эге ж.
   - Тогда веди его сюда. Значит, я полковника в полку найду?
   - Да вон же он сам едет.
   Действительно,  сквозь  темную  арку  ворот   видать   было   Богуна,
подъезжавшего со стороны площади.  Позади  него  в  некотором  отдалении
показались пики более сотни молодцев, как видно, готовых в поход.
   - В седло! - крикнул сквозь подворотню Богун  находившимся  на  дворе
казакам.
   Все кинулись исполнять приказание. Заглоба же вышел из  подворотни  и
внимательно поглядел на молодого атамана.
   - В поход собрался? - спросил он.
   - Собрался!
   - А куда ж тебя черти несут?
   - На свадьбу.
   Заглоба подошел поближе.
   - Побойся бога, сынку! Гетман велел тебе город стеречь, а  ты  и  сам
уезжаешь, и солдат уводишь. Приказ нарушаешь. Тут подлый  народ  спит  и
видит на шляхту кинуться; город  погубишь  -  на  гнев  гетманской  себя
обречешь.
   - На погибель и городу, и гетману!
   - Головой за это ответишь.
   - На погибель и моей голове!
   Заглоба понял, что  отговаривать  казака  бесполезно.  Тот  уперся  и
собирался поступить по-своему, хотя  мог  погубить  и  себя,  и  других.
Догадался Заглоба и куда предстоит дорога,  однако,  как  поступить,  не
знал: ехать ли с Богуном или остаться?  Ехать  было  рискованно,  ибо  в
суровое военное время это значило влипнуть в нехорошую, сулившую  эшафот
историю. А остаться? Чернь и в самом деле только ждала сигнала к  резне,
знака из Сечи. А возможно, обошлась бы и без него, когда  бы  не  тысяча
Богуновых казаков и огромное уважение к атаману на Украйне. Правда,  пан
Заглоба мог уйти к гетманам, но у  него  были  свои  причины  не  делать
этого. То ли тут была кондемнатка за какое-то убийство, то  ли  какая-то
липовая бухгалтерия - про то он  один  только  и  знал;  довольно  будет
сказать, что Заглобе просто  было  незачем  лишний  раз  мозолить  людям
глаза. Жаль ему было покидать Чигирин! Так  тут  было  хорошо,  так  тут
никто ни о чем не спрашивал, так пан  Заглоба  сжился  со  всеми:  и  со
шляхтою, и со старостовыми экономами,  и  с  казацкими  старшинами!  Оно
конечно, старшины поразъехались сейчас, а шляхта,  боясь  смуты,  сидела
тихо, но ведь существовал Богун, гуляка из  гуляк,  дружок  из  дружков.
Познакомившись за склянкой, они сразу же сошлись с  Заглобою,  и  с  той
поры один без другого не  появлялись.  Казак  сыпал  золотом  за  двоих,
шляхтич врал, и обоим, точно  беспокойным  духам,  было  друг  с  другом
хорошо.
   И когда сейчас приходилось выбирать, остаться ли  в  Чигирине,  чтобы
угодить под нож  черни,  или  поехать  с  Богуном,  пан  Заглоба  выбрал
последнее.
   - Раз ты такой отпетый человек, - сказал он, - то и я с тобой  поеду.
Может, пригожусь или попридержу, если надо будет. Нас, видать, сам  черт
связал веревочкой, но уж такого я не ожидал!
   Богун ничего не ответил. Через полчаса две сотни казаков  построились
в походную вереницу. Богун  выехал  вперед,  а  с  ним  и  пан  Заглоба.
Тронулись. Мужики, кучками толпившиеся на площади,  поглядывали  на  них
исподлобья и шептались, пытаясь догадаться, куда  отряд  отправляется  и
скоро ли вернется. И вернется ли вообще.
   Богун ехал молча, погруженный в свои мысли,  непостижимый  и  хмурый,
как ночь. Казаки не спрашивали, куда он ведет их. За ним они готовы были
идти хоть на край света.
   Переправившись через Днепр, выехали  на  лубенский  тракт.  Кони  шли
рысью, поднимая пыльные тучи, а  поскольку  день  стоял  знойный,  очень
скоро все они были в мыле. Пришлось рысь несколько  поубавить,  и  отряд
растянулся на дороге долгою прерывистой лентой. Богун  уехал  вперед,  а
пан Заглоба, поравнявшись с ним, решил завязать разговор.
   Лицо молодого  атамана  было  спокойно,  хотя  и  мечено  смертельной
тоскою. Правда, неоглядные дали к северу за  Кагамлыком,  бег  лошади  и
степной воздух несколько поутишили в нем внутреннюю бурю,  разразившуюся
после чтения писем, отнятых у Редзяна.