Курцевичи разом бросились к стенам и похватали оружие.
   - Милостивые государи! Спокойно! - закричал Заглоба.
   Но прежде чем он договорил, Богун выхватил  из-за  пояса  пистолет  и
выстрелил.
   - Иисусе! - охнул Симеон, шагнул вперед, начал бить руками по воздуху
и тяжело упал наземь.
   - Люди, на помощь! - отчаянно завопила княгиня.
   Но в ту же секунду во дворе со стороны  сада  ударили  еще  выстрелы,
двери и окна с  грохотом  распахнулись,  и  несколько  десятков  казаков
ворвались в сени.
   - На погибель! - загремели дикие голоса.
   С майдана послышался тревожный  колокол.  Птицы  в  сенях  беспокойно
заверещали, шум, пальба  и  крики  нарушили  недавнее  безмолвие  спящей
усадьбы.
   Старая княгиня,  воя,  точно  волчица,  бросилась  на  тело  Симеона,
дергавшееся в предсмертных судорогах, но сразу же два казака схватили ее
за волосы  и  оттащили  в  сторону,  а  молодой  Миколай  тем  временем,
припертый в угол сеней, защищался с бешенством и львиной отвагой.
   - Прочь! - внезапно  крикнул  Богун  окружившим  княжича  казакам.  -
Прочь! - повторил он громоподобным голосом.
   Казаки расступились. Они решили, что атаман хочет сохранить  молодому
человеку жизнь. Однако Богун с саблей в руке сам бросился на Миколая.
   Закипел страшный поединок, на который княгиня, разинув  рот,  глядела
горящим  взором,  удерживаемая  за  волоса  четырьмя  железными  руками.
Молодой князь обрушился на казака как вихрь,  а  тот,  медленно  пятясь,
вывел его на средину сеней. Внезапно он присел, отразил могучий  удар  и
перешел из обороны в нападение.
   Казаки, затаив дыхание,  поопускали  сабли  и,  замерев,  следили  за
схваткой.
   В тишине были слышны только  дыхание  и  сопение  сражавшихся,  скрип
зубов да свист или резкий звон состукнувшихся клинков.
   Какое-то время казалось, что атаман дрогнет перед громадной  силой  и
натиском юноши, - он снова  начал  пятиться  и  отшатываться.  Лицо  его
напряглось, словно бы от чрезмерных усилий.  Миколай  же  удвоил  удары,
сабля его окружила казака беспрерывными петлями молний, пыль поднялась с
пола и заволокла противников, но сквозь клубы ее казаки заметили на лице
атамана кровь.
   Внезапно Богун  отпрыгнул  в  сторону,  и  клинок  Миколая  угодил  в
пустоту. Миколай качнулся вслед промаху,  подался  вперед,  и  в  ту  же
секунду казак так страшно полоснул его сзади по шее, что княжич  рухнул,
словно пораженный громом.
   Радостные крики казаков смешались с  нечеловеческим  визгом  княгини.
Казалось, от визга этого рухнет бревенчатый потолок. Бой  был  закончен,
казаки кинулись к оружию, висящему на  стенах,  и  начали  его  сдирать,
вырывая друг у друга драгоценные сабли  и  кинжалы,  наступая  на  трупы
князей и собственных товарищей, полегших от руки Миколая.  Богун  им  не
препятствовал. Он стоял, загородив дорогу  к  дверям,  ведущим  в  покои
Елены, и тяжко дышал от усталости. Лицо его было бледно  и  окровавлено,
ибо клинок княжича дважды все же коснулся  его  головы.  Взгляд  атамана
переходил с  трупа  Миколая  на  труп  Симеона,  а  иногда  падал  и  на
посиневшее лицо княгини, которую молодцы,  держа  за  волосы,  прижимали
коленями к полу, ибо она рвалась к телам детей своих.
   Вопли и суматоха в сенях усиливались с каждою минутой. Казаки волокли
на веревках челядь Курцевичей и безжалостно  ее  приканчивали.  Пол  был
залит кровью, сени заполнились трупами, пороховым дымом,  со  стен  было
все содрано, и даже птиц перебили.
   Внезапно двери, которые заслонял  собою  Богун,  отворились  настежь.
Атаман поворотился и отшатнулся.
   В дверях возник слепой Василь, а рядом с ним Елена,  одетая  в  белую
рубаху, бледная, как эта самая рубаха, с расширившимися от ужаса глазами
и полуоткрытым ртом.
   Василь держал в обеих руках на  высоте  лица  крест.  И  в  сумятице,
царившей в  сенях,  рядом  с  трупами,  с  растекшейся  по  полу  кровью
княжичей,  вблизи  сверкавших  сабель  и  бешеных  очей,  на   удивление
торжественно выглядела  его  фигура,  высокая,  исхудалая,  с  седеющими
волосами и черными провалами вместо  глаз.  Казалось,  это  призрак  или
труп, оставив могилу свою, грядет покарать злодейство.
   Крики  смолкли.  Казаки  в  ужасе  расступились.  В  тишине  раздался
спокойный, но горестный и стенающий голос Василя:
   - Во имя отца и спаса, и духа, и святой-пречистой!  Мужи,  идущие  из
дальних краин, грядете ли вы во имя божие? Ибо сказано: "Благословен муж
в пути, который несет слово господа". А вы благую ли весть несете? Вы ли
апостолы?
   Мертвая тишина настала после слов Василя. Он же медленно повернулся с
крестом в одну сторону, затем - в другую и продолжал:
   - Горе вам, братья, ибо на веки будут прокляты корысти или мести ради
войну начинающие... Помолимся же, дабы сподобиться милосердию. Горе вам,
братья! Горе мне! О-о-о!
   Стон вырвался из груди князя.
   - Господи помилуй! - отозвались глухие голоса  молодцев,  начавших  в
неописуемом страхе истово креститься.
   Вдруг раздался дикий, пронзительный крик княгини:
   - Василь, Василь...
   Голос ее был душераздирающ, словно последний  вопль  уходящей  жизни.
Молодцы, прижимавшие коленями старуху к полу, почувствовали  вдруг,  что
она больше не пытается вырваться.
   Василь  вздрогнул,  но  тотчас  же  как  бы  отгородился  крестом  от
отчаянного вопля и промолвил:
   - Душа обреченная, взывающая из бездны, горе тебе!
   - Господи помилуй, - повторили казаки.
   - Ко мне, хлопцы! - закричал вдруг Богун и зашатался.
   Подбежавшие казаки подхватили его под руки.
   - Батьку! Ты раненый?
   - Раненый! Но это пустяки! Крови много убежало. Гей, хлопцы,  стеречь
мне эту доню как зеницу ока...  Дом  окружить,  никого  не  выпускать...
Княжна моя...
   Более он говорить не мог,  губы  его  побелели,  а  глаза  застлались
пеленою.
   - Перенести атамана в комнаты! - закричал  пан  Заглоба,  появившийся
вдруг из какого-то закутка и очутившийся рядом с Богуном. - Это  пустое,