сделать. Роса тебе глазки промоет, оно и славно будет. Я тоже голову  на
арчак преклоню, а то я в себе костей прямо не чую. Огня мы  зажигать  не
станем, не  то  на  свет  какие-нибудь  пастухи  заявятся.  Ночи  теперь
короткие, на  зорьке  двинемся  дальше.  Спи,  барышня-панна,  спокойно.
Напетляли мы, точно зайцы, хотя, по правде сказать, уехали недалеко,  но
зато так следы запутали, что тот,  кто  найдет  нас,  дьявола  за  хвост
поймает. Спокойной ночи барышне-панне.
   - Спокойной ночи и вам.
   Стройный казачок опустился на колени и долго молился, обращая  очи  к
небу, а пан Заглоба, взвалив на  спину  арчак,  отнес  его  несколько  в
сторону, где присмотрел себе местечко  для  спанья.  Привал  был  выбран
удачно - берег был высокий и сухой, а значит, без комаров. Густая листва
могла, в случае чего, защитить и от дождя.
   Сон долго не шел к Елене. События прошлой ночи тотчас же  вспомнились
ей, а  из  темноты  выставились  лица  убитых  -  тетки  и  братьев.  Ей
мерещилось, что она вместе с их трупами заперта в сенях и что в сени эти
вот-вот войдет Богун. Она видела и  его  побелевшее  лицо,  и  сведенные
болью соболиные черные брови, и глаза,  пронзающие  ее.  Елену  охватила
безотчетная тревога. А вдруг в окружающей тьме она и вправду увидит  два
горящих глаза...
   Месяц ненадолго выглянул из туч, осветил немногими лучами  дубраву  и
придал фантастические обличья  веткам  и  стволам.  На  лугах  закричали
дергачи, в степи - перепела; порою слышны были какие-то странные далекие
голоса то ли  птиц,  то  ли  ночных  зверей.  Поблизости  фыркали  кони,
которые, пощипывая траву и тяжело прыгая в путах, все больше  отдалялись
от спящих. Все  эти  звуки  успокаивали  Елену,  отгоняя  фантастические
видения и перенося ее в явь. Они словно бы напоминали ей, что сени  эти,
постоянно являвшиеся ее взору, и трупы родных, и бледный  этот  Богун  с
отмщением в очах всего лишь обман чувств, порождение  страха,  и  ничего
больше. Еще несколько дней назад сама мысль о подобной  ночи  под  голым
небом в глуши смертельно бы испугала ее, сейчас же,  чтобы  успокоиться,
ей приходилось напоминать себе, что она и  в  самом  деле  у  Кагамлыка,
далеко от своей девичьей светелки.
   Голоса дергачей и перепелов ее  убаюкивали,  звезды  помаргивали  над
ней, стоило  ветерку  шевельнуть  ветвями,  жуки  ворочались  в  дубовой
листве, и она в конце концов уснула. Но у ночей в глуши тоже бывают свои
неожиданности. Уже развиднелось, когда донеслись до нее какие-то  жуткие
звуки, какое-то  рычанье,  завывания,  всхрапывания,  потом  визг  столь
отчаянный и пронзительный, что кровь похолодела в жилах.  Она  вскочила,
дрожа от испуга и не понимая, что надо делать. Вдруг перед нею  мелькнул
пан Заглоба, без шапки, с пистолетом в руках мчавшийся  на  эти  голоса.
Через секунду раздался его крик: "Ух-ха!  Ух-ха!  Сiромаха!"  -  грохнул
выстрел, и все смолкло. Елене казалось, что прошла  тысяча  лет,  прежде
чем у подошвы берега наконец раздался голос Заглобы:
   - А, чтоб вас псы сожрали! Чтобы с вас шкуры посдирали!  Чтоб  вы  на
воротники еврейские пошли!
   В воплях Заглобы чувствовалось неподдельное отчаяние.
   - Ваша милость, что произошло? - спросила девушка.
   - Волки коней задрали.
   - Иисусе Христе! Обоих!
   - Один зарезанный, другой так покалечен, что версты  не  пройдет.  За
ночь шагов на триста отошли, и конец.
   - Как же нам быть?
   - Как быть? Выстругать палки и оседлать их. Откуда я знаю, как  быть?
Вот горе так горе! По-моему, барышня-панна, дьявол на нас  зуб  имеет  -
оно и неудивительно, ибо он Богуну или сват, или  брат.  Как  нам  быть?
Будь я конем, если знаю! В любом случае тебе, барышня-панна, было бы  на
ком ехать. Чтоб я сдох, если мне хоть раз случалось так поразвлечься.
   - Пешком пойдем...
   - Хорошо барышне-панне в ее двадцать годочков,  а  не  мне  при  моей
циркумференции мужицким манером путешествовать. Хотя  что  я  говорю,  в
этих местах любого холопа на конягу  станет,  и  только  одни  дворняжки
пешком  ходят.  Чистая  беда,  истинный  бог!  Конечно,  сидеть  мы   не
засидимся, а пойдем, но когда ж мы дойдем до этой  Золотоноши,  а?  Если
даже на лошади удирать невесело, то пешком вовсе дело паршивое.  С  нами
сейчас случилось самое скверное, что  могло  случиться.  Седла  придется
бросить, а провиант на собственном горбу волочь.
   - Я не допущу, чтобы ваша милость сам нес, и, что смогу, тоже понесу.
   Заглобу такая самоотверженность обезоружила.
   - Любезная моя панна, - сказал он. - Разве  ж  я  турок  или  поганин
допускать до такого? Разве ж для такой работы ручки эти  беленькие,  для
такого стан этот стройный? Даст бог, я и сам управлюсь, только  отдыхать
часто придется, так как, сроду будучи воздержан в еде и питье, заработал
я себе одышку. Возьмем чепраки для ночевок да провианту малость, кстати,
его немного и останется, ибо сейчас надо как следует подкрепиться.
   Делать ничего больше не оставалось, и они принялись  за  еду,  причем
пан Заглоба, забыв про  свое  хваленое  воздержание,  делал  все,  чтобы
будущую одышку предупредить. Около полудня они подошли к броду, которым,
вероятно, время от времени пользовались и конные, и пешие,  -  на  обоих
берегах виднелись следы колес и конских копыт.
   - Может, это и есть дорога на Золотоношу? - сказала Елена.
   - Ба! Спросить-то не у кого.
   Стоило пану Заглобе это сказать, как вдали  послышались  человеческие
голоса.
   - Погоди, барышня-панна, спрячемся! - шепнул Заглоба.
   Голоса приближались.
   - Ты что-нибудь видишь, ваша милость? - спросила Елена.
   - Вижу.
   - Кто там?
   - Слепой дед с лирой. И парнишка-поводырь. Разуваются. Они сюда хотят
перейти.
   Спустя мгновение плеск воды подтвердил,  что  реку  и  в  самом  деле
переходят.
   Заглоба с Еленой вышли навстречу.
   - Слава богу! - громко сказал шляхтич.
   - На вiки вiкiв! - ответил дед. - А кто ж там такие?
   - Люди крещеные. Не бойся, дедушка, держи вот пятак.
   - Щоб вам святий Микола дав здоров'я i щастя.
   - А откудова, дедушка, идете?
   - Из Броварков.