- Мужик, - вопрошал он старого пiдсусiдка, - а далеко  ли  отсюда  до
Лубен?
   - Ой, далеко, пане! - ответил мужик.
   - К рассвету можно добраться?
   - Ой, не можно, пане!
   - А к обеду?
   - К обеду оно можно.
   - А в которую сторону ехать?
   - Прямо до большой дороги.
   - Значит, есть и большая дорога?
   - Князь Ярема велел, чтоб была, она и есть.
   Пан Заглоба намеренно разговаривал во весь голос, чтобы в  окружающем
гаме как можно больше народу могли его услышать.
   - Дайте же и этим горелки, - велел он молодцам, указывая на  мужиков,
- однако сперва дайте меду мне, а то холодно.
   Один из казаков зачерпнул мед гарнцевой жестянкой и на  шапке  поднес
ее пану Заглобе.
   Шляхтич осторожно, чтобы не расплескать, взял кружку  обеими  руками,
поднял к усам и, откинув голову, стал пить медленно, но без передыху.
   Он пил и пил, так что молодцы начали даже удивляться.
   - Бачив ти? - шептали они друг другу. - Трясця його побей!
   Голова пана Заглобы медленно откидывалась назад, наконец,  откинулась
вовсе, он оторвал от побагровевшего лица кружку,  выпятил  губу,  поднял
брови и сказал, словно обращаясь к самому себе:
   - Во! Весьма недурен - выдержанный. Сразу видно,  что  недурен.  Жаль
такой мед на ваши хамские глотки тратить. Довольно для вас и барды  было
бы. Крепкий мед, крепкий! Чувствительно мне полегчало, и  даже  утешился
я, прямо скажем.
   И в самом деле, пану Заглобе полегчало, голова сделалась  ясной,  дух
приободрился,  и  видно  было,  что  кровь  его,  приправленная   медом,
сотворила отборный состав, о котором он говорил и от которого всему телу
сообщается мужество и отвага.
   Он махнул  казакам,  чтобы  продолжали,  и,  поворотившись,  неспешно
обошел все подворье, внимательно оглядел все углы, перешел по мосту  ров
и прошелся вдоль частокола,  проверяя,  хорошо  ли  караульные  сторожат
усадьбу.
   Первый караульщик спал; второй, третий и четвертый тоже.
   Они и без того устали с дороги, так что, заступив во хмелю  на  пост,
сразу же позасыпали.
   - Можно бы даже кого из них выкрасть, чтобы  человека  для  услужения
иметь, - буркнул пан Заглоба.
   Сказав это, он вернулся на подворье, снова  вошел  в  зловещие  сени,
заглянул к Богуну и,  удостоверившись,  что  атаман  не  подает  никаких
признаков жизни, подошел к дверям Елены, отворил их тихонько и  вошел  в
комнату, из которой слышна была словно бы тихая молитва.
   Это была комната князя Василя; Елена, однако, была с ним, потому  что
возле князя чувствовала себя в большей  безопасности.  Слепой  стоял  на
коленях перед освещенным лампадкой  образом  святой-пречистой,  Елена  -
рядом;  оба  вслух  молились.  Заметив  Заглобу,  она  обратила  к  нему
испуганные очи. Заглоба приложил палец к губам.
   - Барышня-панна! - сказал он. - Я друг Скшетуского.
   - Спаси! - прошептала Елена.
   - Затем сюда и пришел. Положись на меня.
   - Что я должна делать?
   - Надо бежать, пока этот дьявол в беспамятстве.
   - Что я должна делать?
   - Оденься в мужское платье и выйди, когда постучусь.
   Елена заколебалась. Сомнение мелькнуло в ее взоре.
   - Могу ли я довериться вашей милости?
   - А что тебе остается?
   - Верно. Это верно. Но поклянись же, что не обманешь.
   -  Умом  ты,  барышня-панна,  повредилась!   Однако   если   желаешь,
поклянусь. Вот те господь и святой крест! Здесь - погибель, спасение  же
в бегстве.
   - Это правда, это правда.
   - Переоденься побыстрей в мужское платье и жди.
   - А Василь?
   - Какой Василь?
   - Брат мой безумный, - сказала Елена.
   - Тебе гибель грозит, не ему, - ответил Заглоба. - Ежели он безумный,
так он для казаков святой. Мне показалось, они его пророком считают.
   - Верно. И перед Богуном на нем вины нету.
   - Придется его оставить, иначе мы погибли, а пан Скшетуский вместе  с
нами. Поторопись, барышня-панна.
   С этими словами пан Заглоба вышел и направился прямо к Богуну.
   Атаман был бледен и слаб, глаза его, однако, были открыты.
   - Лучше тебе? - спросил Заглоба.
   Богун хотел что-то сказать, но не смог.
   - Говорить не можешь?
   Богун шевельнул было головой, подтверждая, что не может, но  на  лице
его тотчас появилось страдание. Как видно, раны от движения заболели.
   - Значит, ты и крикнуть не сможешь?
   Богун взглядом подтвердил, что не сможет.
   - И шевельнуться тоже?
   Тот же самый знак.
   - Оно и лучше, потому как не  будешь  ни  говорить,  ни  кричать,  ни
шевелиться, пока я с княжною в Лубны ускачу. Ежели я ее у тебя не уведу,
пускай меня старая баба в ручном жернове на  коровью  крупу  смелет.  Ты
что, ракалия, полагаешь, что с меня не довольно твоей компании, что я  и
дальше буду челомкаться с хамом? Ах, негодяй!  Ты,  значит,  думал,  что
за-ради твоего вина, твоей рожи и твоих мужицких амуров  я  на  убийство
пойду и  к  бунтовщикам  с  тобою  перекинусь?  Нет,  не  бывать  этому,
красавец!
   По мере того как  пан  Заглоба  витийствовал,  черные  глаза  атамана
расширялись все больше и больше. Снилось ли  ему  это?  Или  происходило
наяву? Или пан Заглоба валял дурака?
   А пан Заглоба продолжал.
   - Чего ты бельмы, как кот на сало, вылупил? Думаешь, я  шучу?  Может,
прикажешь в Лубнах кому поклониться? Может, тебе оттуда лекаря прислать?
А может, заплечного мастера у князя, нашего господина, заказать?