что за дело до них?.. Мне-то они уже не надобны. Одному сбылося, другому
не удалося! И за что? Я, что ли, жениться хочу? Пускай  дьявол  женится,
мне-то что, мне-то зачем лезть в это дело? С Богуном пойду - Вишневецкий
шкуру с меня сдерет, уйду от Богуна - холопы меня прибьют, да и  сам  он
не побрезгует. Распоследнее дело с  хамами  водиться.  Поделом  же  мне!
Лучше уж конем быть, который подо мною, чем Заглобой. В шуты я  казацкие
попал, при сорвиголове кормился,  и  поэтому  меня  справедливо  на  обе
стороны выпорют.
   Размышляя этак, пан Заглоба весьма вспотел  и  вовсе  впал  в  дурное
расположение духа. Зной стоял невыносимый, давно не ходивший под  седлом
конь бежал тяжело, к тому же седок был человеком  корпулентным.  Господи
боже, чего бы он сейчас не дал, чтобы  сидеть  в  холодке  на  постоялом
дворе с кружкой  холодного  пива,  чтобы  не  мотаться  по  жаре,  мчась
выжженной степью!
   Хотя Богун и спешил, однако привал сделали,  потому  что  жарко  было
страшно. Коням дали немного попастись, а Богун  между  тем  совещался  с
есаулами, отдавая, как видно, приказания и объясняя, что кому  надлежало
делать, потому что до сей поры они понятия не имели, куда едут. До  ушей
Заглобы донеслись последние слова:
   - Ждать выстрела.
   - Добре, батьку!
   Богун повернулся к нему:
   - А ты поедешь со мной.
   - Я? - сказал Заглоба, не скрывая досады. - Я ж тебя так  люблю,  что
одну половинку души ради тебя уже  выпотел,  отчего  же  не  выпотеть  и
другую? Мы же все равно как кунтуш с  подкладкой,  так  что  черти  нас,
похоже, и приберут разом, что мне совершенно  безразлично,  ибо  даже  в
пекле, по-моему, жарче быть не может.
   - Поехали.
   - К чертовой бабушке.
   Двинулись вперед, а за ними следом и казаки. Но те шли медленней, так
что вскорости значительно отстали, а потом и вовсе исчезли из глаз.
   Богун с Заглобой, оба  призадумавшись,  молча  ехали  рядом.  Заглоба
дергал ус, и видно было, что он усиленно  работает  мозгами,  соображая,
вероятно, как бы из всего этого  выкрутиться.  Временами  он  вполголоса
что-то ворчал под  нос  или  поглядывал  на  Богуна,  на  лице  которого
попеременно выражались то неукротимый гнев, то печаль.
   "Просто диво, - размышлял Заглоба, - что этакий красавчик девку  даже
не смог заморочить. Правда, он казак, но ведь и рыцарь же знаменитый,  и
подполковник, которого рано или поздно, если только он к  мятяжникам  не
примкнет, дворянством пожалуют, что опять же только  от  него  самого  и
зависит. И хоть пан Скшетуский - достойный кавалер и собою  тоже  хорош,
но с этим пригоженьким атаманом красотой ему не сравниться. Ой,  возьмут
же они за чубы друг друга, когда повстречаются,  ибо  и  тот,  и  другой
забияки, каких мало!"
   - Богун, а хорошо ли ты знаешь пана Скшетуского? -  внезапно  спросил
Заглоба.
   - Нет! - коротко ответил атаман.
   - Крупный у тебя с ним  разговор  будет.  Я  однажды  видел,  как  он
Чаплинским дверь отворял. Голиаф это насчет питья. И битья тоже.
   Атаман не  ответил,  и  опять  оба  предались  собственным  мыслям  и
собственным огорчениям, вторя  которым  пан  Заглоба  время  от  времени
бормотал: "Так-так, ничего не попишешь!" Прошло несколько часов.  Солнце
покатилось куда-то к Чигирину, на  запад,  с  востока  потянул  холодный
ветерок. Пан Заглоба снял рысью шапчонку,  провел  рукою  по  вспотевшей
лысине и повторил еще раз:
   - Так-так, ничего не попишешь!
   Богун словно бы очнулся ото сна.
   - Что ты сказал? - спросил он.
   - Я говорю, что стемнеет скоро. Далече нам еще?
   - Недалече.
   Через час и в самом деле стемнело. К этому времени, однако,  они  уже
въехали в лесистый яр, и, наконец, в дальнем просвете блеснул огонек.
   - Разлоги! - внезапно сказал Богун.
   - Так! Бррр! Знобит меня как-то в яру этом.
   Богун остановил коня.
   - Подожди! - сказал он.
   Заглоба глянул на его лицо. Глаза атамана, имевшие свойство светиться
в темноте, горели теперь, как факелы.
   Оба долгое время неподвижно стояли у кромки  леса.  Наконец  издалека
донеслось лошадиное фырканье.
   Это люди Богуна неспешно выезжали из лесу.
   Есаул подъехал за распоряжениями. Богун что-то  шепнул  ему  на  ухо,
после чего казаки опять остановились.
   - Поехали! - сказал Богун Заглобе.
   Спустя минуту темные контуры усадебных построек, сараи  и  колодезные
журавли сделались видны их взорам. В усадьбе было тихо. Собаки не лаяли.
Огромный золотой месяц висел  над  строениями.  Из  сада  долетал  запах
цветущих вишен и яблонь,  везде  было  так  спокойно,  ночь  была  такая
чудная, что не хватало  разве,  чтобы  чей-нибудь  торбан  зазвучал  под
окошком прекрасной княжны.
   В некоторых окнах еще горел свет.
   Оба всадника подъехали к воротам.
   - Кто там? - окликнул их ночной сторож.
   - Не узнаешь, Максым?
   - Никак, ваша милость! Слава богу!
   - На вiки вiкiв. Отворяй. А что у вас слышно?
   - Все добром. Давно, ваша милость, в Разлогах не были.
   Завизжали петли ворот, мост  опустился  надо  рвом,  и  оба  всадника
въехали на майдан.
   - А слушай-ка, Максым, не затворяй ворота и не поднимай мост,  я  тут
же и уеду.
   - Значит, ваша милость туда и обратно?
   - Точно. Коней к коновязи привяжи.

Глава XVIII

   Курцевичи не спали. Они вечеряли в тех самых увешанных оружием сенях,
протянувшихся по всей ширине дома от майдана и до  самого  сада.  Увидев
Богуна и пана Заглобу, все вскочили. На лице  княгини  было  заметно  не