- Ну и парит, - заговорил пан Заглоба, - аж солома в сапогах горит. В
полотняном армяке жарко даже, и ни ветерка! Богун! Слышь, Богун!
   Атаман, словно  бы  очнувшись  ото  сна,  посмотрел  на  него  своими
глубокими черными очами.
   - Гляди, сынку, - продолжал пан Заглоба, - чтобы тебя  меланхолия  не
заела, ибо, ежели она из печени, где  пребывает  обычно,  перекинется  в
голову, рассудок сильно помутиться может. А я и не знал,  что  ты  такой
амурный. Видно, в мае ты родился, а это месяц  Венеры,  в  каковом  аура
столь любострастная,  что  щепка  к  щепке  и  та  сердечную  склонность
чувствовать начинает, люди же, в этом  месяце  рожденные,  более  прочих
имеют в натуре своей интерес к прелести женской. Но и здесь опять  же  в
выигрыше тот, кто себя в руках держит, а посему советую тебе местью дело
не решать. На Курцевичей ты безусловно можешь зуб иметь, но разве ж одна
она девка на свете?
   Богун, словно не  Заглобе,  а  муке  собственной  отвечая,  отозвался
голосом, более на рыдание, чем на людскую речь, похожим:
   - Одна она, зозуля, одна на свете!
   - А хоть бы и так, все равно дело пустое, если  она  другому  кукует.
Справедливо  сказано,  что  сердце  -  вольнопер,  под  какими   захочет
знаменами, под такими и служит. Прими опять же во внимание, что девка-то
голубой крови, ведь Курцевичи, говорят,  от  князей  свой  род  ведут...
Высок терем-то.
   -  Черта  мне  в  ваших  теремах,  в  ваших  родословных,   в   ваших
пергаментах! - Тут атаман со всею силою ударил по сабельной  рукояти.  -
Вот он, мой род! Вот мое право! И пергамент! Вот он, мой сват и  дружка!
О, иуды! О, вражья кровь проклятая! Хорош вам был казак, друг и брат был
в Крым ходить, добро турецкое брать, добычей делиться. Гей, голубили,  и
сынком звали, и девку обещали, а  на  чье  вышло!  Явился  шляхтич,  лях
балованный, и сразу казака, сынка и  друга,  позабыли  -  душу  вырвали,
сердце вырвали, другому доня будет, а ты себе землю кусай!  Ты,  казаче,
терпи! Терпи!..
   Голос атамана дрогнул, он стиснул зубы и  стал  колотить  кулаками  в
широкую грудь, да так, что из нее, как из-под земли, гул послышался.
   На минуту  наступило  молчание.  Богун  тяжело  дышал.  Боль  и  гнев
раздирали дикую, не знающую удержу душу казака. Заглоба ждал,  когда  он
утомится и успокоится.
   - Что же ты собираешься  делать,  юнак  горемычный?  Как  действовать
станешь?
   - Как казак - по-казацки!
   - Гм, представляю, что будет. Ладно, хватит об этом. Одно скажу тебе:
там земля Вишневецких и Лубны близко. Писал пан Скшетуский княгине этой,
чтобы она в Лубны с девкой уехала, а это значит,  что  они  под  защитой
княжеской, а князь - лев свирепый...
   - И хан тоже лев, а я ему в пасть влазил и пожаром в глаза светил!
   - Ты, бедовая голова, князю, что ли, войну объявить хочешь?
   - Хмель и на гетманов пошел. Что мне ваш князь!
   Пан Заглоба забеспокоился еще более.
   - Тьфу, дьявольщина! Так это ж мятежом  пахнет!  Vis  armata,  raptus
puellae  и  мятеж  -  это  ж
палач, виселица и веревка. Шестернею этой можно заехать если не  далеко,
то высоко, Курцевичи тоже защищаться будут.
   - Тай що? Или мне погибель, или им! От  я  душу  згубив  за  них,  за
Курцевичей, они мне были братья, а старая княгиня - матерью, которой я в
глаза, как пес, глядел! А как Василя татары схватили,  так  кто  в  Крым
пошел? Кто его отбил? Я! Любил я их и служил им, как раб, потому, думал,
дивчину ту выслужу. А они меня за то продали, продали мене, як раба,  на
злую долю i на нещастя... Выгнали прочь? Добро! И пойду.  Только  сперва
поклонюся за соль за хлеб, которые у них ел, по-казацки отплачу,  потому
как свою дорогу знаю.
   - И куда пойдешь, если с князем задерешься? К Хмелю в войско?
   - Ежели бы они мне девку отдали, стал бы я вам, ляхам, брат, стал  бы
друг, сабля ваша, душа ваша заклятая, ваш пес. Взял бы  своих  молодцев,
еще бы других с Украйны кликнул, тай  на  Хмеля  и  на  кровных  братьев
запорожцев пошел да  копытами  потоптал  их.  А  потребовал  бы  за  это
что-нибудь? Нет! От взял бы дивчину и за Днепр подался, на божью  степь,
на дикие луга, на тихие воды - и мне бы того довольно было, а сейчас...
   - Сейчас ты сбесился.
   Атаман, ничего не ответив, стегнул нагайкой коня и помчался вперед, а
пан Заглоба стал раздумывать над тем,  в  какие  неприятности  впутался.
Было ясно, что Богун собирался на Курцевичей напасть, за обиду отомстить
и увезти девушку силой. И в этом предприятии пан  Заглоба  оказывался  с
ним заодно. На Украине такое случалось часто и частенько сходило с  рук.
Правда, если насильник не был шляхтичем, дело осложнялось и  становилось
небезопасным. Зато привести в исполнение приговор казаку бывало труднее;
где его искать и ловить? Совершив преступление, сбегал он в дикие степи,
куда не достигала рука человеческая, так что  его  только  и  видели,  а
когда начиналась война, когда нападали  татары,  преступник  объявлялся,
ибо закон в это время спал. Так мог уйти от ответа и Богун. Однако  пану
Заглобе никак не следовало помогать ему делом  и  брать  на  себя  таким
образом равную часть вины. Он бы не стал содействовать в  любом  случае,
хоть Богун и был ему приятелем. Шляхтичу Заглобе не пристало вступать  с
казаком в  сговор  против  шляхты,  особенно  еще  и  потому,  что  пана
Скшетуского он знал лично и пил  с  ним.  Пан  Заглоба  был  баламут,  и
первейший, но смутьянство  его  имело  границы.  Гулять  по  чигиринским
корчмам с Богуном и прочими казацкими старшинами, особенно за их деньги,
- это пожалуйста; ввиду грозящего бунта, с этими  людьми  стоило  водить
дружбу. Однако пан Заглоба о своей шкуре, хотя  местами  и  попорченной,
беспокоился весьма и  весьма  -  а  тут  вдруг  оказывается,  что  из-за
приятельства своего он влип в грязное дело, ибо яснее ясного было,  что,
если Богун похитит девушку, невесту княжеского поручика  и  любимца,  то
задерется с князем, а значит,  не  останется  ему  ничего  другого,  как
сбежать  к  Хмельницкому  и  примкнуть  к  смуте.  На  такое  решение  в
умозаключениях своих налагал пан Заглоба безусловное насчет своей  особы
veto , ибо присоединяться ради прекрасных
глаз Богуна к мятежу намерений не имел, да и князя к тому же боялся  как
огня.
   - Тьфу ты! - бормотал он. - Дьяволу я  хвоста  крутил,  а  он  теперь
башку мне открутит. Разрази  гром  этого  атамана  с  девичьим  ликом  и
татарской рукою! Вот я и приехал на  свадьбу,  чистая  собачья  свадьба,
истинный бог! Провались же они, все Курцевичи со  всеми  барышнями!  Мне