хлопнул и сказал:
   - Вот, пожалте вам, получил, что хотел!  Ей-богу,  меня  тут  голодом
уморят. Ну! Вот же горячие головы! Прихожу к ним  за  помощью,  полагая,
что после великих и слезных  просьб  они  дня  через  два-три  соизволят
пошевелиться, а тут даже передохнуть не  дают.  Черт  бы  их  побрал!  Я
путлищем, которое негодяй денщик худо  пристегнул,  ногу  себе  стер,  в
животе у меня бурчит... Черт бы их побрал! Махновка Махновкой, а  утроба
утробой! Я тоже старый солдат и, может, поболе ихнего войны хлебнул,  но
чтобы так - раз и пожалте!.. Это же дьяволы, не люди, не спят, не едят -
только  сражаются.  Ей-богу,  не  едят   они.   Видал,   пане   Кшиштоф,
полковников-то?  Разве  же  они  не  выглядят  как  spectra  , а?
   - Однако отваги  им  не  занимать,  -  ответил  пан  Кшиштоф,  бывший
прирожденным солдатом. - Господи боже мой! Сколько  суеты  и  беспорядка
бывает, когда  выступать  надо!  Сколько  беготни,  возни  с  повозками,
неразберихи с лошадьми!.. А тут - слышите, ваша  милость?  -  уже  пошли
легкие хоругви!
   - И точно! Выступают! С ума можно сойти! - сказал воевода.
   А молодой пан Аксак ладони свои мальчишечьи сложил.
   - Ах, великий это полководец! Ах, великий  воитель!  -  заговорил  он
восхищаясь.
   - У вашей милости молоко на губах не обсохло! -  рявкнул  воевода.  -
Cunctator тоже был великий полководец!.. Понял, сударик?
   Но тут вошел князь:
   - Милостивые государи, на конь! Выступаем!
   Воевода не выдержал.
   - Вели же, ваша княжеская светлость, дать  поесть  что-нибудь,  я  же
есть хочу! - воскликнул он вовсе уж в скверном настроении.
   - Ах, мой дражайший воевода! - сказал Иеремия, смеясь и обнимая  его.
- Простите, простите! Я бы всем сердцем, да на  войне  человек  о  таких
вещах забывает.
   - Ну что, пан Кшиштоф? Говорил я, они ничего не  едят?  -  повернулся
воевода к брацлавскому подсудку.
   Ужин продолжался недолго, и даже пехота спустя два часа выступила  из
Райгорода. Войско продвигалось на Винницу и Литин к Хмельнику. По дороге
Вершулл наткнулся в Саверовке на татарский отрядик, каковой они с  паном
Володыёвским поголовно и уничтожили,  освободивши  несколько  сотен  душ
ясырей, сплошь почти девушек. Тут уже начиналась земля  опустошенная,  и
Кривоносовы деяния были видны на каждом шагу. Стрижавка была сожжена,  а
население ее истреблено страшной методой. Несчастные, видать  по  всему,
сопротивлялись Кривоносу, за что дикий предводитель  обрек  их  мечам  и
пламени. У околицы висел на дубу  сам  пан  Стрижавский,  которого  люди
Тышкевича сразу же опознали. Висел он совершенно нагой, а на  груди  его
виднелось ужасное ожерелье из голов, нанизанных  на  веревку.  Это  были
головы его шестерых детей и жены. В самой  деревне,  сожженной,  кстати,
дотла, солдаты увидели по обочинам длинные вереницы  казацких  "свечей",
то  есть  людей  с  вознесенными  над  головой  руками,  прикрученных  к
вколоченным в землю  жердинам,  обвязанных  соломой,  облитых  смолой  и
зажженных с кистей рук. У большинства  отгорели  только  руки,  так  как
дождем, видно, огонь  погасило.  Но  трупы  эти  с  искаженными  лицами,
протягивающие к небу черные культи, были ужасны. В воздухе стоял трупный
смрад. Над столбами кружили тучи ворон и галок; они, завидя  подходившее
войско, с карканьем срывались с  ближних  столбов,  чтобы  пересесть  на
отдаленные. Несколько волков побежало от хоругвей к зарослям.  Войска  в
молчанье проходили по страшной аллее, считая "свечи". Оказалось их более
трехсот. Наконец солдаты прошли эту злосчастную  деревеньку  и  вдохнули
свежего воздуха полей. Увы, следы  уничтожения  виднелись  и  тут.  Была
первая половина июля, хлеба уже почти поспевали, и ожидалась даже ранняя
жатва.  Однако  целые  нивы  были  частью  сожжены,  частью  потравлены,
всклокочены, втоптаны в землю. Ураган, казалось, пронесся по пажитям.  А
он и вправду  пронесся  над  ними,  страшнейший  из  ураганов  -  ураган
гражданской войны. Княжеские жолнеры не  раз  видали  плодородные  края,
опустошенные  татарскими  набегами,  но  такого  ужаса,   такой   ярости
истребления они никогда еще не видели. Леса, как и хлеба, были  сожжены.
Где огонь не пожрал дерев целиком, там он слизнул с них огненными своими
языками листья и кору, опалил дыханием, задымил,  обуглил  -  и  деревья
теперь торчали, точно скелеты. Пан воевода  глядел  и  глазам  своим  не
верил. Медяков, Захар,  Футоры,  Слобода  -  сплошное  пепелище!  Мужики
кое-где сбежали к  Кривоносу,  а  бабы  и  дети  попали  ясырями  к  тем
ордынцам,  которых  Вершулл  с  Володыёвским  перебили.  На  земле  было
запустение,  на  небе  же  -  стаи  ворон,  воронов,  галок,   коршунов,
послетавшихся бог весть откуда  на  казацкое  жниво...  Следы  недавнего
пребывания войск  делались  все  более  свежими.  Все  чаще  встречались
сломанные повозки, трупы скотины  и  людей,  еще  не  тронутые  тлением,
разбитые горшки, медные котлы, мешки с подмокшей  мукой,  еще  дымящиеся
пепелища, стога, недавно початые и раскиданные. Князь, не давая солдатам
передышки, торопил войско к  Хмельнику,  старый  же  воевода  за  голову
хватался, жалобно повторяя:
   - Моя Махновка! Моя Махновка! Теперь я вижу, что нам не поспеть.
   Между тем из Хмельника пришло донесение, что не сам старый  Кривонос,
но сын его Махновку с более чем десятью тысячами солдат осадил и что это
он учинил столь опустошительные  зверства  по  дороге.  Город,  судя  по
сообщениям, был уже взят. Казаки, овладев им, вырезали поголовно  шляхту
и евреев, шляхтянок же взяли в свой табор, где им  был  уготован  жребий
худший, чем смерть. Однако крепостца под командованием  пана  Льва  пока
что не сдавалась. Казаки штурмовали  ее  из  монастыря  бернардинцев,  в
котором предварительно порубали  монахов.  Пан  Лев  на  пределе  сил  и
запасов пороха долее чем одну ночь продержаться не рассчитывал.
   Поэтому князь оставил пехоту, пушки и главные  силы  войска,  которым
велел идти к Быстрику, а сам с воеводою, паном Кшиштофом, паном  Аксаком
и двумя тысячами безобозного войска бросился на помощь. Старый  воевода,
совершенно растерявшись, шел уже  на  попятный.  "Махновка  пропала,  мы
придем слишком поздно! Больше нет смысла, лучше другие города  оборонять
и гарнизонами их обеспечить", - повторял он. Князь, однако, не  хотел  и
слушать. Брацлавский подсудок, наоборот, торопил,  а  войска  те  просто
рвались в бой. "Раз мы сюда пришли, без  крови  не  уйдем!"  -  говорили
полковники. И решено было идти.
   И вот в полумиле от Махновки более дюжины всадников, мчась что только
духу в конях, появились на пути войска.  Это  был  пан  Лев  со  своими.
Увидав его, киевский воевода сейчас же понял, что произошло.
   - Замок взят! - крикнул он.