тяжелой  кавалерии.  Ночи  были  мучительны  из-за  страшного  множества
насекомых и чересчур сильного запаха живицы, которую по причине  знойных
дней деревья роняли обильнее, чем обычно.
   Так провлеклись они четыре дня,  а  к  вечеру  пятого  зной  сделался
небывалым. С наступлением  ночи  лошади  принялись  храпеть,  а  скотина
жалобно мычать, словно бы в предчувствии некой опасности,  которую  люди
не могли пока угадать.
   - Кровь почуяли! - пошли  разговоры  в  толпах  беженских  шляхетских
семейств.
   - Казаки за нами идут! Битва будет!
   От  разговоров  этих  женщины  заголосили,  слухи  дошли  до  челяди,
поднялся переполох, началась толчея, возы стали обгонять друг друга  или
съезжать с тракта прямо в лес, где и застревали меж деревьев.
   Отряженные князем люди быстро восстановили порядок, а во все  стороны
высланы были отряды, разведать,  на  самом  ли  деле  возникла  какая-то
опасность.
   Скшетуский,  добровольно  ушедший  с  валахами,  воротился  под  утро
первым, а воротившись, сразу же отправился к князю.
   - Что у тебя? - спросил Иеремия.
   - Ваше сиятельство, леса горят.
   - Подожжены?
   - Так точно. Я  схватил  несколько  человек,  и  они  сознались,  что
Хмельницкий охочих послал вслед вашему  княжескому  сиятельству.  Огонь,
если ветер будет благополучный, подкладывать.
   - Живьем захотелось ему нас поджарить,  в  битву  не  вступая.  Ну-ка
давай сюда людей этих.
   Спустя минуту привели троих чабанов, диких, тупых, перепуганных;  они
тотчас же повинились, что им и правда велено было леса поджигать.
   Рассказали они еще, что вослед князю посланы войска, но что идут  они
к Чернигову по другой дороге, ближе к Днепру.
   Между тем вернулись остальные разъезды, и все с тем же:
   - Леса горят!
   Князь, казалось, этим не встревожился.
   - Варварская метода, - сказал он, - да  только  ничего  из  этого  не
выйдет! Огонь через речки, текущие в Трубеж, не перекинется.
   И верно, в Трубеж, вдоль которого продвигался к северу табор, впадало
столько речек, образовавших повсюду обширные болота, что можно  было  не
опасаться, чтобы через них перекинулся пожар. Разве что всякий  раз  лес
пришлось бы поджигать заново.
   Вскоре разъезды донесли,  что  так  оно  и  происходит.  Каждый  день
приводили они и  поджигателей,  которыми  затем  украшались  придорожные
сосны.
   Огонь распространялся мгновенно, но не к северу,  а  вдоль  речек  на
восток и запад. Небо по ночам было  багровым.  Женщины  с  вечера  и  до
рассвета пели духовные песнопения. Устрашенный дикий  зверь  выбегал  из
пылающих боров на тракт и влачился за  табором,  смешиваясь  со  стадами
домашнего скота. Ветер нагнал дыму, застлавшего весь горизонт. Войска  и
обоз шли словно бы в густом тумане, сквозь который ничего не было видно.
Дышать было нечем, дым ел глаза, а ветер  все  нагонял  и  нагонял  его.
Солнечный свет не мог проникнуть сквозь завесы эти, и по ночам от  зарев
было светлее, чем днем. А лес, казалось, никогда не кончится.
   Сквозь этот дым и эти пылающие леса вел Иеремия свое  воинство.  Были
получены сведения, что враг продвигается по другую сторону  Трубежа,  но
неизвестно было, сколь  велики  его  силы,  -  все  же  татары  Вершулла
разведали, что он пока еще довольно далеко.
   В одну из ночей в табор прибыл пан Суходольский из Боденок, с другого
берега Десны. Был это  давний  придворный  князя,  несколько  лет  назад
удалившийся на жительство в свою деревню. Он тоже спасался от  крестьян,
но привез известие, о котором в войске не знали.
   И величайшая воцарилась растерянность,  когда,  спрошенный  князем  о
новостях, он сообщил:
   - Скверные новости, ваша милость князь! Известно ли  вам  о  разгроме
гетманов и о кончине короля?
   Князь, сидевший на маленьком дорожном табуретике, вскочил:
   - Как? Умер король?
   -  Всемилостивейший  монарх  испустил  дух  в  Меречи  за  неделю  до
корсунского разгрома, - сказал Суходольский.
   - Господь в милости своей не дал дожить ему до этой минуты! -  молвил
князь и, схватившись за голову, продолжал: - Страшные времена  наступили
для Речи Посполитой. Конвокации и  элекции,  interregnum  , злонамерения и интриги заграницы, - все именно  сейчас,  когда
необходимо, дабы весь народ единым  мечом  в  руке  единодержавной  был.
Господь, как видно, оставил нас и  во  гневе  своем  за  грехи  бичевать
вознамерился. Пожар сей только король  Владислав  и  мог  погасить,  ибо
удивительной пользовался любовью среди казачества,  да  и  государь  был
воинственный.
   В  эту  минуту   более   десятка   офицеров,   среди   которых   были
Зацвилиховский,   Скшетуский,   Барановский,   Вурцель,   Махницкий    и
Поляновский, приблизились к князю, и тот им объявил:
   - Милостивые государи, король скончался!
   Головы  как  по  команде   обнажились.   Лица   посерьезнели.   Столь
неожиданное известие лишило всех речи. Лишь спустя какое-то время  общее
горе обнаружило себя.
   - Упокой господи душу его! - сказал князь.
   - И да светит ему свет вековечный во веки веков.
   Ксендз Муховецкий затянул  "Dies  irae"  ,  и
посреди лесов тех и дымов тех несказанное уныние охватило сердца и души.
Казалось, некая долгожданная подмога не пришла на выручку и перед  лицом
грозного врага они одни на целом  свете  и  не  осталось  у  них  никого
больше, кроме князя.
   Поэтому все взоры обратились к нему, и новые узы возникли меж  ним  и
его солдатами.
   Вечером того же дня князь во всеуслышание сказал Зацвилиховскому:
   - Нам необходим король-воитель, и ежели богу будет угодно,  чтобы  мы
подали наш голос на элекции, то  отдадим  мы  его  в  пользу  королевича
Карла, в каковом ратного духа более, чем в Казимире.
   -  Vivat  Carolus  rex!    -
воскликнули офицеры.
   - Vivat! - вторили им гусары, а за ними и все войско.
   И не знал, верно,  князь-воевода,  что  клики  эти,  прозвучавшие  на
Заднепровье среди глухих  черниговских  лесов,  донесутся  до  самой  до