позабывши ласки и  жалованье  брата  нашего,  господаря  своего  Александра,
который из смерда сделал его паном, посягнул на его здоровье, своими  чарами
свел его в могилу; королева устно нам об этом говорила,  подробно  писала  в
письме и послов к нам за этим делом отправляла, а  злодей,  чуя  свою  вину,
убежал в наше отсутствие и теперь у тебя.  Напоминаем  тебе,  брату  нашему,
чтоб ты вместе с ним сочувствовал скорби, которую причинил этот злодей нам и
сестре твоей, и выдал бы  нам  изменника  и  убийцу  зятя  твоего  вместе  с
братьями и помощниками или бы у себя казнил его перед нашими  послами.  Если
ты это сделаешь, то мы будем поступать  точно  таким  же  образом  с  твоими
подданными, которые, нагрубивши тебе, уйдут к нам". Василий отвечал отказом.
Конечно, такие требования не могли утушить в Глинском вражды  к  Сигизмунду;
он завел переписку с Иоанном, королем датским, с целию вооружить его  против
Сигизмунда; последний, получивши  от  Иоанна  это  письмо,  переслал  его  к
Василию московскому и велел сказать  ему:  "Сам  посмотри,  гораздо  ль  это
делается? Ты с нами в мире, а изменник наш, слуга твой, живя в твоей  земле,
шлет к братьям нашим, королям христианским, такие грамоты с  несправедливыми
словами. Казни этого злодея, чтоб он вперед так не делал". Ответа  не  было.
Сигизмунд замолчал о Глинском, и содержанием сношений между  обоими  дворами
до 1512 года были взаимные жалобы  на  пограничные  обидные  дела,  взаимные
требования высылки судей для их решения.  Летом  1512  года  Василий  послал
сказать Сигизмунду: "Дошел до нас слух, что твои паны - воеводы виленский  и
троцкий - сестру нашу, королеву Елену, схватили в Вильне,  свезли  в  Троки,
людей ее всех отослали, казну всю взяли; в городах ее и волостях, данных  ей
мужем, паны твои ни в чем не дают ей воли; державши ее  три  дня  в  Троках,
свели в Биршаны. Мы к тебе не раз приказывали, чтоб нашей сестре от  тебя  и
от твоих панов никакого  бесчестья  не  было  и  к  римскому  закону  ее  не
принуждали бы; и нам неизвестно, за  что  нашей  сестре  такое  бесчестье  и
принуждение и с твоего ли ведома это сделано или без твоего?  Ты  бы,  брат,
поберег, чтоб нашей сестре от тебя и от твоих панов бесчестья  и  небреженья
никакого не было, казну ее велел бы всю ей отдать, людям ее  велел  бы  быть
при ней по-прежнему, в города ее и волости панам своим вступаться не  велел,
чтоб у нас за то с тобою нежитья не было; да дай нам  знать,  за  что  нашей
сестре, а твоей снохе такое бесчестье и принуждение  учинено,  с  твоего  ли
ведома или нет, чтоб нам об этом знать. Посылаем к тебе в  твои  пограничные
города, к твоим наместникам в Смоленск, Полоцк и Витебск детей боярских  для
решения пограничных обидных дел; эти дети боярские приедут в твои города  на
Дмитров день 1512 года (26 октября), а ты бы своих дворян для того  же  дела
прислал в наши пограничные города на Николин день осенний" (6  декабря  1512
года). Сигизмунд отвечал: "Что касается панов, воевод виленского и троцкого,
то нам очень хорошо известно, что они у невестки нашей казны, людей, городов
и волостей не отнимали, в Троки и Биршаны  ее  не  увозили  и  бесчестья  ей
никакого не наносили; они только сказали ей с нашего ведома, чтоб ее милость
на тот раз в Браславль не ездила, а  жила  бы  по  другим  своим  городам  и
дворам, потому что пришли слухи о небезопасности пограничных  мест.  Дивимся
мы тому, что брат наш по речам лихих людей, не доведавшись наверное,  к  нам
присылает и говорит о том, чего у нас и в уме не было. Мы  с  тех  пор,  как
стали господарем на отчине нашей, невестку нашу держали в большом почете,  к
римскому закону ее не принуждали и не  будем  принуждать,  и  не  только  не
отнимали у нее тех городов и волостей, которые дал ей брат  наш,  Александр,
но еще несколько городов, волостей и дворов ей наших придали; и вперед, если
даст бог, хотим ее милость держать в почете.  А  чтоб  брат  наш  мог  лучше
увериться, поезжай ты, посол, к невестке нашей, королеве, и спроси  ее  сам;
что ты от нее услышишь, то и передай брату нашему; а вперед, брат наш, лихим
людям не верил бы, чтоб между нами ссоры  не  было.  Мы  с  тобою  пошлем  к
королеве писаря нашего: пусть ее милость перед тобою и перед  нашим  писарем
скажет, вправду ли с нею так было или нет".
     Слух о происшествии с Еленою, как видно из речей Василия, не  был  еще,
по его мнению, решительною причиною к разрыву с Литвою, ибо в  то  же  время
великий князь назначал приезд литовским дворянам для решения пограничных дел
на 6 декабря. Не знаем, ездил ли московский посол с  королевским  писарем  к
Елене и что она  им  сказала;  знаем,  что  после  московское  правительство
жаловалось, будто Сигизмунд не дал  никакого  ответа  на  вопрос  Василия  о
сестрином деле; знаем  также,  что  в  ноябре  и  декабре  1512  года  Елена
распоряжалась в своих жмудских  волостях,  принимала  жалобы  от  обиженных,
приказывала тиунам своим и наместникам об удовлетворении. Но скоро пришло  в
Москву  другое  известие.  В  мае  месяце  двое  сыновей  Менгли-Гиреевых  с
многочисленными толпами напали  на  украйну,  на  Белев,  Одоев,  Воротынск,
Алексин, повоевали, взяли пленных. Великий князь выслал против  них  воевод;
но татары отступили с большою добычею, а воеводы за ними не  пошли.  В  июне
один из этих царевичей - Ахмат-Гирей - пошел было к Рязани, но  возвратился,
узнав, что на реках Осетре и Упе стоят московские воеводы;  в  октябре  брат
Ахматов, Бурнаш-Гирей, пришел опять к Рязани и приступал  к  городу;  города
взять не мог, но земле Рязанской много наделал вреда и ушел с добычею. После
первого нападения  великий  князь  положил  опалу  на  Абдыл-Летифа  за  его
неправду, отдал его под стражу и отнял удел, по летописям -  Каширу,  но  мы
видели, что Абдыл-Летиф получил не Каширу, а Юрьев; переменен ли  был  после
удел, или ошиблись летописцы - решить  не  можем;  не  знаем  также,  в  чем
состояла неправда Летифа: в том  ли,  что  он  был  действительно  заодно  с
крымскими царевичами и при вести о их приходе обнаружил враждебные намерения
относительно Москвы, или  неправда  его  состояла  только  в  том,  что  его
освобождение условливалось соблюдением союзного договора со стороны крымцев,
а  этот  договор  был  теперь  нарушен.  Осенью   в   Москве   узнали,   что
неприятельские  действия  крымских  царевичей  были   следствием   договора,
заключенного Менгли-Гиреем с Сигизмундом. Это известие уже нашли достаточною
причиною к разрыву с Литвою, и великий князь послал  к  Сигизмунду  складную
грамоту,  упрекая  его  за  оскорбление  Елены  и  за   старание   возбудить
Менгли-Гирея против Москвы.  Обстоятельства  были  самые  благоприятные  для
начатия  войны:  Альбрехт,  маркграф   бранденбургский,   родной   племянник
Сигизмунда от сестры, ставши великим магистром Тевтонского ордена, готовился
к войне с дядею,  не  желая  уступить  ему  земли  Поморской  и  Прусской  и
признавать себя его  вассалом;  Ливония,  по  отношениям  своим  к  великому
магистру, должна была  также  объявить  войну  Польше;  император  и  другие
немецкие  владельцы  поддерживали  Альбрехта.  Глинский,  как   мы   видели,
заботливо следил за отношениями Сигизмунда к его  западным  соседям;  еще  в
1508 году, перед заключением мира с Литвою, он убедил Василия войти в союз с
императором  Максимилианом,  который,  по  его  словам,   думает   доставать
Венгерского королевства под братом и племянником Сигизмунда,  следовательно,
не обойдется без войны с последним; Глинский взялся доставить к Максимилиану
грамоту Василиеву, в которой московский государь предлагал  императору  союз
против  короля  Сигизмунда  для  доставления  своих  отчин:  Максимилиану  -