пушкарь Стефан был из их числа; вероятно также, что Глинский имел сношения с
смольнянами, действовал на их решимость к сдаче, если мог иметь  сношения  с
жителями Кракова, как мы  видели.  Но  если  Глинский  при  своем  страстном
желании получить независимое положение, особое княжество, думал,  что  имеет
право надеяться Смоленского княжества, то со стороны Василия было бы большою
неосторожностию выпустить из рук этот давно желанный, драгоценный  Смоленск,
ключ к Днепровской области, отдать его Глинскому хотя  бы  и  с  сохранением
права  верховного  господства)  отдать  его  Глинскому,  которого  характер,
способность к обширным замыслам, энергия при их  выполнении  не  могли  дать
московскому государю достаточного ручательства в  сохранении  этого  важного
приобретения.
     Обманувшись в своих надеждах относительно Смоленска, видя (если  верить
приведенному известию), что ему надобно дожидаться  завоевания  еще  другого
княжества в Литве, завоевания сомнительного, ибо король  уже  приближался  с
войском, Глинский завел переговоры с Сигизмундом, обнадеженный еще прежде  в
милостивом приеме братом Сигизмундовым, Владиславом,  королем  венгерским  и
богемским. Сигизмунд действительно очень обрадовался предложению  Глинского,
придавая советам последнего большое влияние на  успехи  московского  оружия.
Глинский решился покинуть тайно московский отряд, ему вверенный, и бежать  в
Оршу; но один из ближних его слуг в ту же ночь  прискакал  к  князю  Михайле
Голице, объявил ему об умысле Глинского и указал дорогу, по  которой  поедет
беглец. Голица, давши знать об этом другому воеводе,  Челяднину,  немедленно
сел на коня с своим отрядом, перенял дорогу у Глинского и схватил его ночью,
когда тот ехал за версту впереди от своих дворян; на рассвете  соединился  с
Голицею Челяднин и повезли Глинского в Дорогобуж к великому  князю,  который
велел заковать его и отправить в  Москву;  королевские  грамоты,  вынутые  у
Глинского,  послужили  против  него  явною  уликою.  Распорядившись   насчет
Глинского, великий князь велел своим воеводам двинуться против короля;  тот,
оставив при себе четыре тысячи войска в Борисове, остальные под  начальством
князя Константина Острожского отправил навстречу к  московским  воеводам,  у
которых,  по  иностранным  известиям,  было  80000  войска,  тогда   как   у
Острожского - не более 30000. После  нескольких  небольших  стычек  в  конце
августа Челяднин перешел  на  левый  берег  Днепра  у  Орши  и  здесь  решил
дожидаться неприятеля, не препятствуя ему переправляться  через  реку,  чтоб
тем полнее была победа. 8 сентября 1514 года произошел бой:  русские  начали
нападение, и долго с  обеих  сторон  боролись  с  переменным  счастием,  как
наконец литовцы намеренно обратились в бегство и подвели  русских  под  свои
пушки; страшный залп смял преследующих, привел их  в  расстройство,  которое
скоро  сообщилось  и  всему  войску   московскому,   потерпевшему   страшное
поражение: все воеводы попались в плен, не говоря уже об огромном количестве
убитых ратников; река Кропивна (между Оршею и Дубровною) запрудилась  телами
москвитян, которые в бегстве бросались в нее с  крутых  берегов.  Сигизмунд,
извещая ливонского магистра об Оршинской  победе,  писал,  что  москвичи  из
80000  потеряли  30000  убитыми;  взяты  в  плен:  8  верховных  воевод,  37
начальников  второстепенных  и  1500  дворян;  но  после  из  литовского  же
обстоятельного  перечисления  узнаем,  что  всех  пленных,  как  взятых   на
Оршинской битве, так и в других местах,  было  611  человек.  По  московским
известиям, Острожский сначала занимал  Челяднина  мирными  предложениями,  а
потом внезапно напал на его войско; первый вступил  в  битву  князь  Михайла
Голица, а Челяднин из зависти не помог ему; потом литовцы напали  на  самого
Челяднина, и тогда Голица не помог ему; наконец, неприятель напал  в  третий
раз на Голицу, и Челяднин опять выдал последнего, побежал и тем решил судьбу
битвы; но московские источники согласны с литовскими  относительно  страшных
следствий Оршинского поражения.
     Дубровна, Мстиславль, Кричев немедленно  сдались  королю;  мстиславский
владелец князь  Михайла  Ижеславский,  узнавши  о  приближении  королевского
войска, отправил к Сигизмунду грамоту с обещаниями верности,  с  извинением,
что  только  по  необходимости  служил  некоторое   время   великому   князю
московскому. То же самое поспешил сделать и Варсонофий, епископ  смоленский:
отчаявшись вместе с знатнейшими смольнянами, князьями и панами в деле нового
своего государя, Василия, епископ послал к Сигизмунду  племянника  своего  с
письмом такого содержания: "Если пойдешь теперь к Смоленску сам  или  воевод
пришлешь со многими людьми, то можешь  без  труда  взять  город".  Но  бояре
смоленские и мещане хотели остаться за Москвою и сказали об  умысле  владыки
наместнику своему, князю Василию Шуйскому; Шуйский велел схватить Варсонофия
вместе с его соумышленниками, посадил их под стражу  и  дал  знать  об  этом
великому князю в Дорогобуж. В это время князь Константин  Острожский  явился
под Смоленском только с шеститысячным отрядом войска в надежде  на  владыку,
князей и панов, но Шуйский поспешил убедить его, что на  этих  людей  нечего
больше надеяться; не дожидаясь ответа от великого князя, он  велел  повесить
всех заговорщиков, кроме Варсонофия, на городских стенах, в виду  литовского
войска; который из них получил от великого князя шубу,  тот  был  повешен  в
этой самой шубе; который получил ковш  серебряный  или  чару,  тому  на  шею
привязали эти подарки и таким образом повесили. Тщетно после того Острожский
посылал к смольнянам грамоты  с  увещаниями  передаться  Сигизмунду,  тщетно
делал приступы к городу: доброжелателей королевских не существовало более, и
остальные  граждане  бились  крепко;  Острожский  должен  был  отступить  от
Смоленска, московские ратные люди и горожане преследовали его и взяли  много
возов. Великий князь одобрил  поведение  Шуйского,  прибавил  ему  войска  и
выступил из Дорогобужа в Москву.
     Упомянувши о нечаянном  нападении  псковского  наместника  Сабурова  на
Рославль, летописцы надолго прекращают рассказ  о  военных  действиях  между
Москвою и Литвою. Понятно, что первая должна была отдохнуть после  Оршинской
битвы; но вредные  следствия  этой  битвы  для  Москвы  ограничились  только
потерею людей, потому что король не мог извлечь  из  нее  для  себя  никакой
пользы, не мог даже возвратить  себе  Смоленска,  приобретение  и  удержание
которого для Василия служили  достаточным  вознаграждением  за  все  потери.
Письмо киевского воеводы Андрея Немировича литовской Раде объяснит  нам  эту
невозможность для Сигизмунда вести деятельную успешную  войну,  пользоваться
своими победами. "Крымский царевич Алп-Салтан, сын Магмет-Гиреев, прислал ко
мне с известием, - пишет Немирович, - что он со всеми людьми своими  уже  на
этой стороне реки Тясмина, и требовал, чтоб я  садился  на  коня  и  шел  бы
вместе с ним на землю Московскую, в противном случае он один  не  пойдет  на
нее. Я писал к вашей милости не раз, чтоб вы меня научили, как  мне  делать?
Но до сих пор вы мне  не  отвечали;  постарайтесь  немедленно  прислать  мне
наказ. Писал я к старостам и ко всем боярам киевским, чтоб ехали со мною  на
службу господарскую; но никто из них не хочет  ехать;  пожалуйста,  напишите
им, чтоб они поспешили за мною на службу господарскую".
     Таким образом, и помощь крымских разбойников не приносила  всей  пользы
королю, хотя последний не жалел денег для  того,  чтоб  подущать  их  против