наконец,  послы  жаловались,  что  московские  подданные  захватили   четыре
смоленские  волости,   и   помещики   дорогобужские   притесняют   литовских
пограничников. Но и Сигизмунд, подобно Александру, обманулся  в  надежде  на
благоприятное время для  войны  с  Москвою:  прежде  его  послов  явились  к
великому  князю  послы  из  Казани  с  просьбою  о  мире;  с  этой  стороны,
следовательно, Василий мог быть покоен и  потому  дал  Сигизмундовым  послам
обычный ответ: "Мы городов, волостей, земель и вод Сигизмундовых, его  отчин
никаких за собою не держим, а держим с божиею волею города и волости,  земли
и воды, свою отчину,  чем  нас  пожаловал  и  благословил  отец  наш,  князь
великий, и что нам дал бог, а от прародителей наших и вся  Русская  земля  -
наша отчина". Но этого мало: на  гордый  вызов  Сигизмунда  Василий  отвечал
также решительным вызовом на войну, если король не захочет мира какой угоден
московскому государю; он велел сказать послам: "Как отец  наш,  и  мы  брату
нашему и зятю Александру дали присягу на перемирных грамотах, так и  правили
ему во всем до самой его смерти; а с Сигизмундом-королем  нам  перемирья  не
было. Если же Сигизмунд, как вы  говорили,  хочет  с  нами  мира  и  доброго
согласия, то и  мы  хотим  с  ним  мира,  как  нам  будет  пригоже".  Потом,
перечисливши обиды,  нанесенные  литовцами  русским,  -  взятие  в  Брянской
области более ста сел и деревень,  грабеж  купцов  козельских,  алексинских,
калужских, псковских, занятие  волостей  князя  Бельского  -  Василий  велел
сказать королю, чтоб за все это было сделано надлежащее удовлетворение, а  в
противном случае он найдет управу. Наконец,  отпуская  послов,  сам  великий
князь велел им напомнить Сигизмунду о сестре своей, королеве Елене, чтоб она
ведала свой греческий закон, чтоб он, Сигизмунд, ее жаловал и берег и держал
в чести, а к римскому закону не принуждал.
     В марте 1507 года происходили эти переговоры, а  29  апреля  московские
полки уже пошли воевать Литовскую землю; ибо если Сигизмунд надеялся напасть
на  Москву  при  благоприятных  для  себя  обстоятельствах,  то  теперь  эти
обстоятельства  перешли  вдруг  на  сторону  Василия,   который   и   спешил
пользоваться  ими.  Мы  видели,  что  князь  Михаил  Глинский  был   принят,
по-видимому, благосклонно Сигизмундом; но если бы даже  новый  король  и  не
разделял всех подозрений  панов  литовских  относительно  Глинского,  то,  с
другой стороны, он не оказывал ему того доверия, каким Глинский  пользовался
при покойном Александре. Этого уже было  достаточно,  чтоб  враги  Глинского
подняли головы; этого  было  достаточно,  чтоб  сам  Глинский,  привыкший  к
первенствующему положению при Александре, чувствовал себя теперь в опале,  в
уничижении. Но Глинского не хотели оставить в удалении и в покое;  в  начале
1507  года  Сигизмунд  отнял  у  брата  Михайлова,  князя  Ивана   Львовича,
воеводство  Киевское  и  дал  вместо  него  Новгородское   (Новогрудекское).
Напрасно в грамоте своей, данной Ивану по этому случаю, король говорил,  что
он этою переменою не уменьшил чести князя Ивана, который  сохраняет  прежний
титул и получает место в Раде подле старосты жмудского:  обида  была  явная,
явно было, что  Глинских  продолжали  подозревать  в  замыслах  восстановить
Великое княжество Русское и потому не хотели оставить в их руках  Киева.  Но
этого мало: заклятый враг князя Михаила, Ян Заберезский, громко называл  его
изменником; Глинский требовал суда с ним пред королем, но Сигизмунд,  будучи
занят важными делами, откладывал этот соблазнительный суд,  тем  более  что,
как видно, против Глинского достаточных улик  не  было,  и  в  таком  случае
король не хотел жертвовать Глинскому Заберезским. Но понятно,  что  Глинский
не  хотел  ждать;  он  отправился  в  Венгрию  к  королю  Владиславу,  брату
Сигизмундову, с просьбою вступиться в дело; но и ходатайство  Владислава  не
помогло. Тогда Глинский, сказав королю: "Ты заставляешь меня  покуситься  на
такое дело, о котором оба мы после горько жалеть будем", уехал в свои имения
и завел пересылку с великим князем московским, который обещал ему помощь  на
всех его неприятелей.
     Глинский  писал  в  Москву,  что  для  его  дела  и  для  дела   теперь
великокняжеского самое благоприятное время, потому что в Литве войска  не  в
сборе, а от других стран помощи нет; Василий отвечал, что немедленно шлет  в
Литву своих воевод и чтоб Глинский тоже не медлил. Глинский начал свое дело.
С семьюстами конных ратников он переправился через Неман, явился  в  Гродно,
подле  которого  жил  тогда  Заберезский,  и  ночью  велел   окружить   двор
последнего; два иностранца, находившиеся в службе  Глинского,  взялись  быть
орудиями кровавой мести своего господина: один - какой-то  немец  Шлейниц  -
ворвался в спальню к Заберезскому,  другой  -  турок  -  отсек  ему  голову,
которую на сабле поднесли Глинскому; тот  велел  ее  нести  перед  собою  на
древке четыре мили и потом утопить в озере.  Покончивши  с  главным  врагом,
Глинский разослал конницу свою искать и бить  других  враждебных  ему  панов
литовских, а сам, набирая все более и более войска, удалился в Новгород.
     Тогда Сигизмунд заговорил другим языком с Москвою. Он вторично  прислал
сюда за миром, предлагая в посредники Менгли-Гирея  крымского,  и  в  то  же
время пытался возбудить против Василия брата его,  дмитровского  князя  Юрия
Ивановича: литовские послы явились к последнему с просьбою, чтоб  принял  на
себя ходатайство о  мире  между  Москвою  и  Литвою;  но  за  этою  просьбою
следовали тайные речи. "Узнали мы о тебе, брате нашем, - велел  сказать  ему
Сигизмунд, - что милостью божиею в делах  своих  мудро  поступаешь,  великим
разумом их ведешь, как и прилично тебе, великого  государя  сыну;  не  малые
слухи до нас дошли, что многие  князья  и  бояре,  покинувши  брата  твоего,
великого князя Василия Ивановича, к тебе пристали, и всякие добрые  слухи  о
тебе слышим, что нам очень приятно. Мы хотели с братом твоим, великим князем
Василием Ивановичем, быть  в  мире  и  союзе  на  всякого  недруга;  но  он,
обрадовавшись отчинным нашим пограничным городам и волостям, землям и водам,
с нами житья не захотел. Так мы, брат милый, помня житье предков  наших,  их
братство верное и нелестное, хотим  с  тобою  быть  в  любви  и  в  крестном
целованьи, приятелю твоему быть приятелем, а неприятелю - неприятелем  и  во
всяком твоем деле хотим быть готовы тебе на помощь, готовы для  тебя,  брата
нашего, сами своею головою на коня сесть со всеми землями и со всеми  людьми
нашими, хотим стараться о твоем деле, все равно как и о своем собственном. И
если будет твоя добрая воля, захочешь быть с нами в братстве и  приязни,  то
немедленно пришли к нам человека доброго, сына боярского: мы перед ним дадим
клятву, что будем тебе верным братом и сердечным приятелем до конца жизни".
     Неизвестно, что отвечал на  это  князь  Юрий;  но  известен  нам  ответ
великого князя Василия сестре своей Елене,  которая  присылала  в  Москву  с
ходатайством о мире. Оправдав  поведение  отца  своего  относительно  короля
Александра, Василий пишет:  "Когда  после  зятя  нашего  Александра  на  его
государствах сел брат его, Сигизмунд, то он прислал к нам своих послов; мы с
ним мира хотели, но он с нами не  захотел;  а  после  того  Сигизмунд-король
поднимал бусурманство на христианство да  посылал  воевод  своих  многих  со
многими людьми на наших слуг, на князей;  а  мы  посылали  своих  воевод  со
многими людьми, и наши воеводы от  его  людей  отстоялись  и  пришли  к  нам
благополучно. Ты пишешь,  что  присылал  к  нам  бить  челом  князь  Михайла