выводить или челядь невольную и поймают его с поличным, то на виселицу. Если
вора станут пытать, а он знает средство  против  боли  (а  зелие  знаа),  то
повесить чародея, хотя бы и не признался с пытки, если будут добрые на  него
свидетели, если будет дознано, что он прежде крал и  бывал  на  пытке.  Если
тот, кому выдадут вора, не захочет его  казнить,  а  захочет  взять  с  него
деньги и отпустить либо к себе в неволю взять,  то  лишается  своего  права:
правительство  казнит  преступника,  потому  что  злодею  нельзя   оказывать
милости. Несмотря на сходство постановлений  в  обоих  судебниках,  видим  и
различие; особенно важно  постановление  литовского  судебника  о  семействе
преступника, если оно не участвовало  в  преступлении:  этой  статьи  нет  в
московском судебнике. В уставной грамоте великого князя Александра  киевским
мещанам встречаем положение, которое с разными ограничениями мы видели уже в
Русской Правде: "Холопу и рабе не верить и в свидетели их  не  принимать;  с
невольным человеком суда нет". Дошло до нас от  описываемого  времени  также
несколько распоряжений великого князя литовского относительно наследства:  в
1495 году дочери Мстиславского князя  Ивана  Юрьевича  били  челом  великому
князю Александру об отчине своей  и  получили  такой  ответ:  пусть  едут  в
Мстиславль и владеют всею отчиною своею, всеми землями, которыми владел  дед
и отец их, исключая тех имуществ и людей, которых король Казимир придал  им:
эту придачу Александр берет себе; княжны пусть живут на отчине своей до  тех
пор, пока бог даст им  женихов-княжат,  которые  были  бы  им  равны;  тогда
великий князь об них позаботится;  в  другом  акте  относительно  Мстиславля
говорится, что эта волость по смерти жены последнего князя Ивана  перешла  к
великому  князю,  который  отдал   ее   князю   Жославскому   (Ижеславскому,
Изяславскому), женившемуся на дочери последнего мстиславского князя,  княжне
Ульяне. Видим распоряжения, по которым дочь вводилась во владение  отцовским
имуществом, приобретенным  чрез  пожалование  великокняжеское.  Относительно
наследства жен после мужа встречаем  такое  распоряжение:  князь  Мосальский
просил у великого князя Александра имения в Смоленском повете,  говоря,  что
владелец этого имения, Протасьев,  умер,  наследников  не  оставил,  оставил
только жену; великий князь дал просителю имение с тем, чтоб он держал в  нем
вдову Протасьева в чести, не обижал ничем до самой ее  смерти.  По  уставной
грамоте, данной жителям Бельзской области в 1501 году, жена по  смерти  мужа
оставляется в покое год и неделю; потом, взявши вено, которое  получила  она
от мужа, а если б этого вена не было, то взявши свое вено  или  приданое,  с
которым выдана была замуж, вдова возвращается к родичам  своим,  если  имеет
их, братьев или сестер, и должна  возвратить  вено  родичам,  которыми  была
выдана замуж; если же не захочет возвратить, то теряет право на следующую ей
долю отцовского имущества, но не материнского. Что касается наследства после
изменников, то по случаю спора между князьями Бельскими о  наследстве  князя
Федора, бежавшего в Москву, было  утверждено:  если  кто-нибудь  побежит  от
господаря, челом не ударивши, то имущество его нейдет к родственникам, но на
господаря.
     Относительно права народного княжение Иоанна III очень важно  для  нас,
во-первых, потому, что при нем начались дипломатические  сношения  с  такими
государствами, с которыми прежде сношений не было;  во-вторых,  потому,  что
начиная с  его  времени  дипломатические  сношения  дошли  до  нас  во  всех
подробностях записанные. Что касается образа ведения войны, то он при Иоанне
III нисколько не изменился против прежнего; видим  ту  же  жестокость  и  во
внешних и в междоусобных войнах: при описании войны новгородской читаем, что
полки пошли к Новгороду разными дорогами,  пленили,  жгли;  взятым  в  битве
пленникам резали носы и губы; в походе на землю  Черемисскую  русские  полки
причинили ей много вреда, людей перебили, других в плен взяли, иных  сожгли,
скот, которого нельзя было взять с собою, перебили; обычай  браниться  перед
битвами  продолжался,  что  видим  из  описания   Шелонского   боя;   одному
религиозному требованию  делались  уступки:  так,  великий  князь  во  время
новгородской войны не велел союзным татарам  брать  в  плен  людей-христиан.
Касательно мирных сношений с  государствами  прежде  всего  замечаем  в  них
различие, происходившее от различных степеней важности этих  государств  для
Москвы. Самый большой почет в формах дипломатических сношений, даже в  ущерб
двору  московскому,  как  мы  видели,  оказывался  хану   крымскому;   здесь
действовало кроме сознания пользы крымского союза  еще  предание  о  прежних
недавних отношениях к татарским ханам; предание это  было  так  сильно,  что
вело  к  странности:  не  требуя  равенства  в  сношениях  с  Менгли-Гиреем,
московский двор требовал полного равенства в сношениях с султаном  турецким,
которого Менгли-Гирей был подручником. Большим почетом пользовались в Москве
послы императора германского, но с соблюдением равенства;  почет  оказывался
им на том основании, что и нашим послам при  дворе  австрийском  оказывались
большие почести. При жизни Казимира литовского в  сношениях  его  с  Иоанном
видим равенство, которое нарушается после его смерти, и нарушается в  пользу
Москвы: так, для заключения мира знатные послы литовские приезжают в Москву,
что делается уже примером для будущего времени и правом  московского  двора.
Касательно же других соседних держав, Швеции и Ливонии,  Иоанн  не  допускал
даже непосредственных сношений, требовал, чтобы эти державы сносились с  его
наместниками; в сношениях с ливонскими немцами Иоанн писался царем, а от них
писалось ему челобитье.
     Иоанн III высказал такое понятие о после: "Всякий посол речи говорит  и
лицо носит государя своего". Вследствие этого требовал также, чтоб у  послов
и людей посольских не смотрели их вещей, не брали  с  них  тамги  и  никаких
других пошлин. Но относительно обращения других государей с послами  держав,
ему враждебных, Иоанн обнаруживал иногда другого рода желания: в случае если
б крымский хан спросил московского посла: "Посол королевский сидит у меня  в
заточении, и князь великий что мне приказал об нем?" - то  московский  посол
должен был отвечать хану по наказу своего государя: "Король как тебе недруг,
так и моему государю недруг; так чем  недругу  досаднее,  тем  лучше".  Имея
такое высокое понятие о после,  как  носящем  лицо  государя  своего,  Иоанн
должен был заботиться не только о том, чтоб его послу оказывалась  достойная
честь, но также  и  о  том,  чтоб  сам  посол  поведением  своим  не  унизил
достоинства государя своего; так, в наказе послам, отправленным в  Литву,  -
окольничему  Петру   Михайловичу,   дворецкому   Константину   Григорьевичу,
сокольничему Михаилу Степановичу и дьяку Губе - читаем: "Вы бы,  Константин,
Михайло и Губа, Петра чтили во всем, а ты бы, Петр, их берег да  также  чтил
бы во всем, а розни между вами не было бы ни в чем, чтобы  вы  своею  рознью
мне бесчестья не нанесли, а делу моему порухи не было бы.  А  как  будете  у
короля за столом и после стола пришлет за вами король, чтоб  вы  шли  вместе
пить, то вы идите все к Петру, да чтоб между вами все было гладко и пили  бы
вы бережно, не допьяна; где ни случится вам пить, вы бы себя  берегли,  пили
бы бережно, чтобы вашим небрежением нашему имени бесчестья не было; ведь что
сделаете неприличное, то нам бесчестье и вам бесчестье же; так вы бы во всем
себя берегли. Да что посланы с вами дети боярские - Орлов с  товарищами,  то