мужественни, и погибоша, и отечество свое изгубиша, и землю, и государьство,
и скитаются по чужим странам бедни воистинну и странни, и много плача и слез
достойни, укоряеми и поношаеми и оплеваеми, яко не мужествении; иже избегоша
которые со имением многим, и с женами, и с детьми, в чужие страны, вкупе  со
златом души и телеса свои изгубиша и ублажают тех, иже тогда  умерших,  ниже
скитатися по чужим странам, яко бездомкам. Тако ми бога видех  своима  очима
грешныма великих государь, избегших от турков со имением и скитающихся,  яко
страннии, и смерти у бога  просящих,  яко  мздовоздаяния  от  таковыя  беды;
пощади, господи, нас, православных христиан,  молитвами  богородицы  и  всех
святых. Аминь". Последние слова замечательны: летописец говорит, что он  сам
видел изгнанных турками владетельных лиц;  этого  не  мог  сказать  москвич,
видевший в своем  городе  из  греческих  изгнанников  одного  Андрея  Фомича
Палеолога, брата великой княгини Софии,  во-первых,  потому,  что  Андрей  в
Москве вовсе не  находился  в  таком  положении,  чтоб  просить  смерти  как
избавления от беды; во-вторых, потому, что в этом случае  летописец  не  мог
придавать делу такой важности:  Андрея  в  Москве  все  видели,  а  не  один
летописец, которому всего приличнее было бы обратиться ко  всем  и  сказать:
"Вы  все  видели  изгнанника".  Следовательно,  должно   предположить,   что
летописец был за границею и где-нибудь, например в Венгрии, видел  изгнанных
турками владетелей славянских. Любопытно, что сочинитель известной повести о
Дракуле воеводе волошском, говорит, что  находившись  в  Венгрии,  в  городе
Будине, видел там Дракулиных сыновей, которых  король  Матвей  привез  туда.
Сочинитель повести о Дракуле не есть ли и составитель  нашей  летописи?  Так
как в Венгрию к королю Матвею был послан в 1482 году знаменитый  дьяк  Федор
Курицын, то Востоков думает, что сочинение повести о Дракуле можно приписать
или самому Курицыну или кому-нибудь из его спутников. Повесть о Дракуле  мог
написать и сам Курицын, известный грамотей своего времени; но религиозное  и
православное обращение, встречаемое в летописи,  конечно,  нельзя  приписать
этому ересиарху. У  одного  из  летописцев  описываемого  времени  встречаем
качество, какого прежде не замечали  ни  у  кого  из  его  собратий,  именно
насмешливость,  иронию;  так,  видим  это  в  известии  о  прощении   князей
ярославских в связи с предыдущим известием, в известиях о двукратном  походе
на  Казань  в  1468  -  1469  годах,  в  известии  об  алексинском   воеводе
Беклемишеве.
     Самое видное и  удачное  событие  в  княжении  Иоанна  III,  подчинение
Новгорода, послужило предметом особенного сказания: "Словеса избранна от св.
Писания о правде и  о  смиренномудрии,  еже  сотвори  благочестия  делатель,
благоверный великий князь Иван Васильевич всея Руси,  ему  же  и  похвала  о
благочестии веры; даже и о гордости  величавых  мужей  новгородских,  их  же
смири господь бог и покори ему под руку его, он же, благочестивый, смиловася
о них, господа ради, и утеши землю их". В этом заглавии указаны содержание и
форма сказания. Известный уже нам серб Пахомий продолжал и  при  Иоанне  III
служить русской  церковной  литературе:  так,  он  написал  два  канона  св.
митрополиту Ионе и слово об обретении мощей  его.  Знаменитому  архиепископу
Вассиану, автору послания на Угру, принадлежит сочинение жития учителя  его,
св. Пафнутия Боровского.  Вопрос  о  вдовых  священнослужителях,  так  много
занимавший общество описываемого времени, подал повод  к  замечательному  по
своей силе сочинению: "Написание вдового попа, Георгия Скрипицы, из  Ростова
града о вдовствующих попех"; для  образца  приведем  несколько  мест,  прямо
относящихся к делу:  "Не  оскорбляйте  и  не  осуждайте  священников,  кроме
богословесных вин; теми писано осужати греси их,  а  не  собою  и  не  своим
разумом. Вы же, господа, осудили есте всех иереев и  дьяконов,  настоящих  и
будущих, смертию жен их. Господь рече ко иудеем: не на лица зря,  осуждайте,
но праведный  суд  судите.  А  вы,  господа,  всех  иереев  и  диаконов  без
испытания, на лица зря, осудили: который поп имеет жену - чист, а  не  имеет
жену - не чист. И вы, господа мои, которым прозрели духом чистых и нечистых?
Чем испытали, поп свят с женою или без жены, и чернец  ли  свят  или  белец?
Почему ведати человека без свидетеля?  Точию  дела  его  объявят;  един  бог
ведает помышления человеческа.  Вы  неблагословною  виною  раздор  в  церкви
священником есте; чернецем-попом - достойно служити во  градех  и  селех,  а
вдовцем чистым попом - недостойно служити и в пустынях, ниже во градех, а  у
которого попа жена есть, достоин служити, священ убо женою. А что глаголете,
господа мои:  мы  то  сотворили,  тех  отлучили,  благочестия  деля,  очищая
церковь; ино, господа мои, рассудите, от кого то зло сталось в нашей  земле?
Не от вашего ли нерадения и небрежения, что злых не казнили, не отлучали  от
священства? Благословно ни  сами,  ни  священники  избранными  не  дозираете
священников, а во грады и в села  не  посылаете  опытывати,  как  кто  пасет
церковь божию, назираете священников боляры и дворецкими, недельщики,  тиуны
и доводчики, своих деля прибытков".  В  истории  просвещения  древней  Руси,
разумеется, не должно быть забыто  имя  книжника  Никиты  Поповича,  который
держал спор с легатом и заставил последнего молчать по известию летописца.
     Наконец, от описываемого времени дошел до  нас  любопытный  памятник  -
путешествие тверского купца Афанасия Никитина  за  три  моря  -  Каспийское,
Индийское и Черное. Отправившись  из  Нижнего  в  свите  ширванского  посла,
Никитин был ограблен астраханскими татарами в устьях  Волги,  не  захотел  с
пустыми руками возвращаться в  Русь,  где  у  него  были  долги,  и  решился
пробраться в Индию с дорогим жеребцом, которого он надеялся выгодно  продать
там, и, накупивши надобных на Руси товаров, возвратиться в отечество. Но  он
ошибся в расчете: "Налгали мне псы бусурманы, наговорили, что всякого нашего
товара там много, а вышло, что нет ничего на нашу землю, все товар белый  на
бусурманскую землю, перец да краски - это дешево, но зато пошлины большие да
на море разбойников много". Кроме  обманутых  надежд  относительно  торговых
выгод Никитин подвергался большим опасностям: "В  Чунере  хан  взял  у  меня
жеребца и, узнавши, что я  не  бусурманин,  а  русский,  стал  говорить:  "И
жеребца отдам, и тысячу золотых дам, стань только в нашу веру магометанскую;
а не станешь в нашу веру, то и жеребца возьму, и тысячу  золотых  на  голове
твоей возьму" - и сроку дал 4 дни, в госпожинки на Спасов день.  Но  господь
бог смиловался на свой честный праздник, не отнял от меня,  грешного,  своей
милости, не повелел погибнуть в Чунере с нечестивыми; накануне  Спасова  дни
приехал Магмет Хоросанец; я к нему с челобитьем, чтоб похлопотал обо мне,  и
он поехал к хану и отпросил меня, чтоб в  свою  веру  меня  не  обращали,  и
жеребца моего у хана взял. Таково  господне  чудо  на  Спасов  день!  Братья
русские христиане! Кто хочет идти в Индейскую землю, тот оставь веру свою на
Руси, закричи: Магомет! - и ступай в Индостанскую землю". Никитин  описывает
роскошь южной природы, пышность владельцев и  вельмож,  великолепие  дворцов
их, бедность сельского народонаселения,  легкую  одежду  жителей  Индии,  их
легкие нравы. "Познакомился я со многими индейцами, - говорит Никитин,  -  и
объявил им о своей вере, что я не бусурманин, а христианин, и они  не  стали
от меня скрывать ни об еде своей, ни о торговле, ни о молитвах и  жен  своих
от меня не прятали; я расспросил все об их вере, и  они  говорят:  веруем  в