Судимонт, взял ее за накапку, свел с места и  поставил  свою  жену  Аксинью.
Великий князь, выговаривая  Судимонту  за  этот  поступок,  пишет:  "Это  ты
делаешь по литовскому обычаю". Из этого видно, что  у  народов,  с  которыми
жители Московского государства находились в самых частых  сношениях,  нечего
было перенимать хорошего; мы уже имели случай заметить то же самое, говоря о
поведении литовского и  венгерского  послов  в  Москве.  Венецианский  посол
Контарини пишет, что, отправившись из Житомира, он целый день  ехал  большим
лесом, крайне опасным по причине всякого рода бродяг,  его  наполнявших;  по
его же свидетельству, жители  Киева  обыкновенно  проводили  утро,  до  трех
часов, в занятиях, а потом отправлялись в шинки, где  оставались  вплоть  до
самой ночи и нередко, напившись допьяна, заводили между собою драки.
     Но   общество,   несмотря   на   неблагоприятные   обстоятельства   для
нравственности, оставалось обществом христианским, и потому подле  известий,
свидетельствующих о неудовлетворительном  нравственном  состоянии  общества,
находим известия о подвигах лиц, которые словом и  делом  противоборствовали
нравственной порче; находим известия об обычаях, коренившихся на религиозном
чувстве, на чувстве христианского милосердия; так, читаем в  летописи:  один
человек в городе Москве ходил, по  обычаю,  к  селу  Скудельничему,  которое
содержат граждане на погребение странным: обычай они  имеют  ходить  туда  в
четверг седьмой недели (в  Семик),  покупать  канон,  свечу  и  молиться  об
умерших, загребают старую яму, наполненную мертвецами, и  выкапывают  новую,
все тут копают и засыпают землею бога ради, все граждане, мужчины и женщины.
О св. Данииле Переяславском говорится, что  он,  заслышав  о  мертвом  теле,
отправлялся немедленно на место, где оно лежало, и нес его в  божий  дом  на
погребение; местом этим божедомским владел тогда какой-то Изъядинов, который
приставил  к  скудельницам  слуг  своих  для  сбора  денег  с  мертвых  тел;
негодующие переяславцы прозвали этих приставов зацеплянами.  Любопытно,  что
жителям некоторых волостей в  описываемое  время  дается  право  не  пускать
скоморохов играть у себя, например "князья, воеводы, дети боярские и  всякие
ездоки в тех селах не ставятся, кормов не берут; также  и  скоморохи  в  тех
селах не играют". Следовательно, жители сел, не имевшие этих льгот,  обязаны
были позволять скоморохам играть у себя; мы не  можем  понять  этих  прав  и
обязанностей,   не   предположивши   какого-нибудь   финансового   отношения
скоморохов к казне.
     Литература Иоаннова времени, как и литература времен  предшествовавших,
состоит, во-первых, из посланий духовных  лиц  к  великому  князю,  к  целым
городам, к целым сословиям; из этих посланий, разумеется,  первое  место  по
важности содержания и по одушевлению занимает  послание  Вассиана  на  Угру.
Ересь  жидовская  вызвала  к  литературной  деятельности  Иосифа  Волоцкого,
написавшего против еретиков  свой  знаменитый  Просветитель.  Это  сочинение
показывает в авторе большую начитанность в св. Писании; в  пример  искусства
его приведем доказательство таинству св. троицы из Ветхого завета, из  книги
Бытия: "Егда восхоте бог сотворити Адама, рече: сотворим человека по  образу
нашему и по подобию. Почто рече: сотворю, но сотворим? Того ради  рече,  яко
не едино лицо божества есть, но трисоставно, а  еже:  по  образу,  а  не  по
образам, едино существо являет св. троица. Сотворим,  рече,  человека.  Кому
глаголет? Не явственно ли есть, яко ко единородному сыну и слову своему рече
и св. духу? Еретицы же отвещают: ни, но сам себе  бог  рекл  есть,  а  иному
никому же тогда сущу. Но что убо сих глагол безумнейши? Кий убо зодчий,  или
древодел, или усмарь над сосудом или над коим зданием, седя един и никому же
ему помогающу, глаголет сам к себе: сотворим себе сосуд, или  сотворим  себе
орало, или утвердим усмы, а не паче ли молча свое дело соделает? Лжа бо есть
сие, а не истина; безумного бо человека се есть обычай, а не мудрого. И паки
бесстудствует жидовин и глаголет: яко ангелом глаголет бог. Аще бы  глаголал
ко ангелам, то не бы писано было, яко сотвори бог человека по  образу  и  по
подобию божию сотвори его; но был бы убо человек  по  подобию  и  по  образу
ангельскому" и проч.
     От Иосифа Волоцкого  дошли  до  нас  и  другого  рода  сочинения,  как,
например, послание к одному вельможе  о  миловании  рабов:  "Слух  до  меня,
господин, дошел про твое благородство,  будто  велико  твое  немилосердие  и
нежалование к  рабам  и  сиротам  домашним,  теснота,  скудость  в  телесных
потребах, голодом тают, наготою страждут; поэтому я, грешный,  дерзнул  тебе
напомнить, помянувши твою веру  к  пречистой  богородице  и  к  нам,  нищим,
великое жалование твое и любовь о Христе. Хотя  мне  и  неприлично  было  бы
писать к тебе об этом, потому что я  сам  грешен,  неприлично  было  бы  мне
восхищать учительский сан, не имея ума и смысла  очищенного;  но  да  ведает
твое боголюбие, что эти мысли не мои,  а  взяты  от  божественного  писания.
Писание повелевает рабов, как братию, миловать, питать и одевать и  о  душах
их заботиться, научать на всякие добрые дела; если же рабы и сироты у тебя в
такой тесноте, то не только им добрых дел делать, но, умирая с  голоду,  они
не могут удержаться от злых обычаев. Так ты, господин,  бога  ради  побереги
себя, потому что и малое небрежение к великим бедам приводит.  Бог  на  тебе
свою милость показал, и государь тебя князь великий пожаловал;  так  и  тебе
следует своих слуг пожаловать, милость  к  ним  показать,  пищею  и  одеждою
удовольствовать и на благие дела наставить. Прости меня, господин, что  твое
жалованье и любовь сделали меня бесстыдным и дерзким; а написал я к тебе как
по слухам, так и потому, что сам их нужду видел".
     От времен Иоанна  III  дошли  до  нас  летописи,  принадлежащие  разным
составителям, в  разных  местах  жившим.  В  рассказе  о  падении  Новгорода
слышатся голоса различных  летописцев;  один  говорит:  "Так  великий  князь
укрепил Великий Новгород под властию московскою; написал бы я  что-нибудь  и
еще, но не могу от сильной кручины". А  другой  оканчивает  свой  рассказ  с
чувством полного довольства  и  с  чувством  нерасположения  к  новгородцам:
"Везде пособил бог и пречистая богородица  государю  нашему  великому  князю
Ивану Васильевичу над новыми отступниками и над  своими  изменниками  и  над
вечниками, над новгородцами". Современность летописца ясно видна из  такого,
например, известия: "Того же лета, месяца июня в 5 день, с субботы на неделю
в 3 час нощи, преставися великого князя дьяк Василий  Момырев  и  положен  у
Троицы в Сергиеве монастыре, июня в 7, за церковью против Никонова гроба;  а
жил лет 60 без дву и полшестидесят день, а в диачестве был 20 лет  без  осми
месяц, а именины его  апреля  12  Василия  Парийского".  Внутренний  признак
современности летописца виден в сильном негодовании его на малодушные советы
Ощеры и Мамона во время Ахматова нашествия, как  мы  уже  заметили  в  своем
месте; рассказ  об  этом  событии  летописец  оканчивает  так:  "О  храбрии,
мужественнии сынове Русьстии! Потщитеся сохранити свое  отечество,  Русьскую
землю, от поганых; не пощадите своих голов, да не узрят очи ваши пленения  и
грабления св. церквем и домом вашим, и убиения чад ваших, и поругания  женам
и дщерем вашим. Яко же пострадаша инии велиции славнии земли от турков,  еже
болгари глаголю и рекомии  Греци,  и  Трапизон,  и  Амория,  и  Арбанасы,  и
Хорваты, и Босна, и Манкуп, и Кафа,  и  инии  мнозии  земли,  иже  не  сташа