такому-то наставнику не усумнился прийти молодой Иван Санин, сын московского
служилого человека, потомок выходца  из  Западной  Руси.  Еще  не  достигнув
двадцатилетнего возраста, Иван уже успел испытать  свои  силы  в  безмолвной
иноческой жизни, но не был доволен  своим  опытом,  искал  высшего  образца,
опытнейшего  подвижника  -  ему  указали  Пафнутия.  Пришедши  в   Боровский
монастырь, Иван застал игумена и братию за тяжелою  работою:  они  носили  и
обтесывали бревна и потом без отдыха  шли  в  церковь  на  вечернюю  службу.
Такова была жизнь, ожидавшая молодого  человека  в  монастыре;  но  такая-то
именно жизнь уже давно и прельщала его; он упал к ногам  Пафнутия  и  просил
принять его в число братий; Пафнутий узнал, с кем имел дело, и в тот же день
постриг пришлеца, который получил имя  Иосифа.  Строг  был  искус,  которому
подвергся Иосиф в Пафнутиевом монастыре; но  это  был  один  из  тех  людей,
которые   не   утомляются   никакими   трудами,   никакими   лишениями,   не
останавливаются никакими препятствиями при  достижении  раз  предназначенной
цели. Когда по смерти Пафнутия Иосифа избрали игуменом Боровского монастыря,
то он уже  не  довольствовался  уставом,  который  был  в  силе  во  времена
Пафнутия, но хотел ввести устав строжайший; когда же большинство  братии  не
согласилось на  это,  Иосиф  оставил  Пафнутиев  монастырь,  посетил  другие
обители, присматриваясь к уставам и выбирая, какой бы был построже,  наконец
решился основать собственный монастырь в лесах волоколамских с самым строгим
общежительным уставом; как Иосиф не любил  останавливаться,  доказывает  то,
что, запретив женщинам вход в монастырь и всякое сношение с братиею, он  сам
себе не позволил видеться с престарелою матерью.
     Такого-то неутомимого борца вызвал Геннадий на помощь против  ереси,  и
такой помощник был необходим, потому  что  ересь  усиливалась  все  более  и
более. Митрополит Геронтий умер в 1489 году, и при  избрании  ему  преемника
сторона  еретиков  получила   верх;   митрополитом   назначен   был   тайный
соумышленник их,  симоновский  архимандрит  Зосима;  Геннадия  Новгородского
отвели от присутствия при  избрании  митрополита,  и  Зосима  немедленно  же
оказал нерасположение свое  к  новгородскому  владыке,  потребовав  от  него
нового  архиерейского  исповедания.  Оскорбленный   Геннадий   отвечал   ему
любопытным письмом, в  котором  жаловался,  что  его  постоянно  отводят  от
присутствия на соборах  московских:  "Когда  архиепископ  ростовский  Иоасаф
оставил владычество, то вместо того, чтоб за нами за всеми послать и собором
обыск сделать, обо мне и не упомянули; а гонцы  ежедневно  ездят  с  пустыми
делами из Москвы в Новгород в три дни. Хотелось  мне  очень  быть  на  твоем
поставлении; но вот пришел наказ от государя великого князя  о  его  великих
делах, велел мне об них хлопотать, а в Москву не  велел  ехать.  Велишь  мне
писать исповедание; но я  уже  положил  раз  исповедание  пред  отцом  моим,
Геронтием митрополитом, и пред всем собором; это исповедание у вас в  казне;
а как я исповедался пред богом, так и стою неподвижно:  в  Литву  грамот  не
посылаю, оттуда мне также не присылают грамот, и  литовские  ставленники  не
служат в моей архиепископии. Если же  литовские  окаянные  дела  прозябли  в
Русской земле, в Великом Новгороде, когда был в нем князь Михайла Олелькович
и с ним жидовин  еретик,  и  от  этого  жидовина  распространилась  ересь  в
Новгородской  земле,  сперва  держали  ее  тайно,  а  потом  спьяну   начали
проговариваться, то  я  тотчас  же  об  этом  дал  знать  великому  князю  и
митрополиту Геронтию". Описавши свои действия против еретиков и послабление,
которое встретили они в Москве, Геннадий требует  от  митрополита,  чтоб  он
вместе с собором предал еретиков проклятию, после  чего  продолжает:  "Стала
беда с тех пор, как приехал  Курицын  из  Венгрии  и  еретики  из  Новгорода
перебежали в Москву: Курицын у еретиков главный заступник, а  о  государевой
чести попечения не имеет.  Теперь  же  еще  беда  стала  земская  и  нечесть
государская большая; церкви старые, извечные  вынесены  из  города  вон  (по
случаю строения новых  стен),  да  и  монастыри  старые,  извечные  с  места
переставлены; но этого мало: кости мертвых вынесены в  Дорогомилово,  да  на
тех местах сад развели... Если же государь наш, князь великий,  еретиков  не
обыщет и не казнит, то как ему с своей земли позор свести? Смотри, франки по
своей  вере  какую  крепость  держат;  сказывал  мне  цесарский  посол   про
испанского короля, как он свою землю очистил, и я с  его  речи  послал  тебе
список. Да поговори великому князю накрепко, чтоб велел мне быть в Москве  и
у тебя благословиться; потому что здесь какие бы великие дела  ни  были,  но
больше того дела нет; если это дело управится, то и  здешним  великим  делам
укрепление будет. Да жалуюсь теперь тебе на  чернеца  Захара,  стригольника;
бранит  меня  беспрестанно  уже  четвертый  год,  посылает  грамоты  в   мою
архиепископию, к чернецам и священникам, а что по Московской земле разослал,
тому и числа нет".
     Дело об еретиках получило такую гласность  по  всему  государству,  что
нельзя было не заняться им: Зосима должен  был  созвать  собор,  на  который
представили еретиков,  бежавших  из  Новгорода  в  Москву;  собственноручные
показания  их,  данные  ими  прежде  Геннадию,   служили   таким   очевидным
доказательством, что Зосиме не было никаких средств защищать своих; еретиков
прокляли, некоторых из них сослали  в  заточение,  других  -  в  Новгород  к
Геннадию. Последний  велел  их  посадить  на  лошадей,  лицом  к  хвосту,  в
вывороченном платье, в берестовых остроконечных шлемах, в каких изображаются
бесы, с мочальными кистями, в венцах из сена и соломы, с надписью: "Се  есть
сатанино воинство!"  В  таком  наряде  возили  их  по  улицам  новгородским;
встречающиеся плевали им в глаза  и  кричали:  "Вот  враги  божии,  хулители
Христа!" В заключение на еретиках зажжены были шлемы.
     Но этот позор  в  Новгороде  не  обессилил  ереси  в  Москве.  Дерзость
еретиков особенно усилилась, когда 1492  год  прошел,  а  чаемого  с  концом
седьмого тысячелетия конца  миру  не  было.  "Если  Христос  был  мессия,  -
говорили еретики православным, - то почему же не является  он  в  славе,  по
вашим ожиданиям?" и  проч.  Иосиф  писал  против  них  обличительные  слова,
собрание  которых  известно  под  именем  Просветителя,  в  каком  состоянии
находились умы  в  это  время,  видно  из  послания  его  Нифонту,  епископу
суздальскому. "С того времени, - писал он, - как солнце православия воссияло
в земле нашей, у нас никогда не бывало такой ереси: в домах, на дорогах,  на
рынке все - иноки и миряне - с сомнением рассуждают о вере,  основываясь  не
на учении пророков, апостолов и св. отцов, а на словах еретиков, отступников
христианства; с ними дружатся, учатся от них  жидовству.  А  от  митрополита
еретики не выходят из дому, даже спят у него". Иосиф требовал, чтоб владыки,
верные православию, отказались от всякого сообщения с Зосимою, внушали бы  и
другим, чтоб никто не приходил к нему, не принимал  от  него  благословения;
вооружился против мнения, которое  особенно  защищал  Зосима,  что  еретиков
осуждать не должно. Зосима в 1494 году действительно отрекся от  митрополии:
оставлять в челе церкви человека, громко обвиненного в ереси и не  хотевшего
торжественно оправдываться, было уже слишком  соблазнительно;  сами  еретики
могли желать удаления Зосимы, как скоро он своим неблагоразумным  поведением
уже обличил себя и мог быть теперь более вреден, чем полезен их обществу.  В