Приехавши в город, купцы обязаны были относить подарки воеводе и  жене  его.
Кроме того, мытники и владельцы, чрез земли которых купцы проезжали, грабили
у них товары. Наконец, купцы терпели от разбоев.  При  наследнике  Казимира,
Александре, в то время как он не находился в войне с тестем, встречаем  мало
жалоб на притеснения московских купцов в Литве; узнаем, что в это  время  из
Литвы запрещено было тамошним правительством  вывозить  серебро,  а  великий
князь московский запретил ввозить в свои владения соль из Литвы,  от  немцев
же в Новгород шла не только соль, но и мед.
     При отсутствии усобиц, при кратковременной распре  Москвы  с  Тверью  и
Новгородом, после чего оба эти города с их  областями  присоединены  были  к
Москве, внутренняя торговля при Иоанне III должна  была  развиться  сильнее,
чем когда-либо прежде; встречаем известия о торгах или ярмарках; так, в 1491
году великий князь перевел торг от Троицкого монастыря в городок Радонеж;  в
духовном завещании своем Иоанн III говорит:  "Что  я  свел  торг  с  Холопья
городка на Мологу, на тот торг пусть съезжаются;  торговать,  как  было  при
мне; сын мой Димитрий берет пошлины, как было при мне, а  лишних  пошлин  не
прибавляет; сын же мой Василий и другие дети этого торга на  свои  земли  не
сводят и не запрещают в своих землях на него ездить". О внутренней  торговле
встречаем любопытное  известие  в  житии  св.  Даниила  Переяславского,  где
говорится, что однажды святому случилось увидать  на  реке  Трубеже  большое
судно, привязанное волосяным канатом к берегу с товарами тверских купцов. По
свидетельству Иосафата Барбаро, в Москве было такое изобилие в хлебе и мясе,
что говядину продавали не на вес, а по глазомеру. За один  марк  (marchetto)
можно было получить четыре фунта мяса; семьдесят кур стоили червонец, гусь -
не более трех марок. Зимою привозили в Москву такое множество быков,  свиней
и других животных, совсем уже ободранных и замороженных,  что  за  один  раз
можно было купить до  двухсот  штук.  Жители  для  поездок  своих,  особенно
продолжительных, избирали преимущественно зимнее время; летом  же  никто  не
отваживался в дальний путь по  причине  большой  грязи  и  множества  мошек,
порождаемых окрестными лесами, почти вовсе необитаемыми.
     По  грамоте  великого  князя  Александра  литовского  в  Полоцке   были
учреждены три двухдневные ярмарки в году, во время которых рижские и  другие
иностранные купцы могли покупать  товары,  как  хотели;  но  в  обыкновенное
время, кроме ярмарочного, иностранные купцы могли покупать товары  только  в
большом количестве, например воск - штуками не менее  полуберковца,  меха  -
сороками; не имели права покупать эти товары ни в лесах, ни в  борах,  ни  в
селах, а только в Полоцке; продавать свои  товары  иностранные  купцы  опять
могли только в большом количестве. Из этой грамоты Александровой мы  узнаем,
что отпускная торговля Полоцка состояла в воске,  мехах,  золе  и  смоле,  а
привозная - в  сукнах,  соли,  пряных  кореньях,  миндале,  топорах,  пилах,
железе, олове, меди, цинке, вине и пиве; по той  же  грамоте  рижские  купцы
могли торговать только в Полоцке и не  смели  ездить  ни  в  Витебск,  ни  в
Смоленск;  из  другой  грамоты  Александровой  узнаем,  что  бояре  полоцкие
отпускали в Ригу хлеб, крупу, золу  и  смолу.  В  1503  году  великий  князь
Александр по челобитью войта, бурмистров,  радцев  и  всех  мещан  виленских
позволил им построить у себя гостиный дом, в котором должны  останавливаться
гости - москвичи, новгородцы, псковичи, тверичи и  другие  иноземные  купцы,
объявив о себе наместнику воеводину, потому что прежде гости останавливались
в мещанских домах, без вести приезжали, без вести и уезжали, так  что  между
ними  легко  могли  быть  лазутчики  и  другие  лихие  люди.  В   Киев,   по
свидетельству Контарини, съезжалось множество купцов  из  Великой  России  с
различными мехами, которые они отправляли в Кафу с караванами.
     Благодаря торговле Новгород Великий был самым богатым, самым обширным и
самым великолепным городом в  Северо-Восточной  Руси;  Владимир,  украшенный
Боголюбским и Всеволодом III, был разорен татарами и  после  не  поднимался,
перестав быть местопребыванием великокняжеским; Москва начала усиливаться не
в такое время, когда можно было думать об ее украшении, и потому  до  времен
Иоанна  III  представляла  очень  бедный  вид.  Но   теперь   обстоятельства
переменились: Москва  сделалась  столицею  обширного  государства,  средства
великого князя увеличились, и, главное, он  получил  возможность  в  тишине,
беспрепятственно употреблять эти средства  для  украшения  своего  стольного
города. При вступлении на престол Иоанна в Кремле в Вознесенском  монастыре,
где хоронились великие княгини, виднелась недостроенная  церковь:  два  раза
две великие княгини принимались ее строить - жена Донского, Евдокия, и  жена
сына его, Василия, София Витовтовна, но верх еще не был сведен; после многих
пожаров камень обгорел, своды  повредились;  мать  Иоанна,  великая  княгиня
Мария,  захотела   окончить   начатое   предшественницами   своими   здание,
долженствовавшее служить для нее также местом погребения,  и  поручила  дело
мастеру Василию Дмитриеву Ермолину. Ермолин не стал разбирать всего  старого
здания, разобрал только то, что было повреждено, обложил всю церковь снаружи
новым камнем да обожженным кирпичом, свел  своды  и  окончил  строение;  все
дивились этому необычайному делу, говорит летописец.
     Но главным украшением города считался соборный  храм,  и  Москва  менее
всего  могла  похвалиться  этим  украшением.   Соборная   церковь   Успения,
построенная при Калите, уже успела так обветшать,  что  своды  тронулись,  и
потому принуждены  были  подпереть  здание  толстыми  деревянными  столпами;
надобно было думать о построении другой церкви, и вот в 1472 году митрополит
Филипп призвал двух мастеров - Кривцова да Мышкина - и спросил их, возьмутся
ли они построить  церковь  такую  же,  как  владимирский  собор  Богородицы.
Мастера  взялись,  и  митрополит  назначил  большой  сбор  серебра  со  всех
священников и монастырей на церковное строение, а бояре и гости  добровольно
давали деньги; когда серебро было  собрано,  приступили  к  делу,  разрушили
старую церковь и начали строить новую; но когда на третий год стали  сводить
своды, здание рухнуло. Великий князь послал во Псков за тамошними мастерами,
пришедшими из Немецкой земли; мастера приехали, осмотрели рухнувшее  здание,
похвалили гладкость работы, но похулили известь, которая растворялась жидко,
не клеевито,  что  и  было  главною  причиною  непрочности  дела.  Псковским
мастерам, однако, не дали поправить  ошибку  Кривцова  и  Мышкина;  по  всем
вероятностям, София Фоминична, приехавшая  незадолго  перед  тем  в  Москву,
уговорила мужа вызвать из Италии более надежного художника, и великий князь,
отправляя в Венецию  Семена  Толбузина,  велел  ему  искать  там  церковного
мастера. Толбузин нашел в Венеции много мастеров,  но  только  один  из  них
согласился ехать в Москву  за  десять  рублей  в  месяц  жалованья:  то  был
болонский уроженец Аристотель Фиоравенти; и  его  даже  насилу  отпустили  с
Толбузиным. Аристотель привез сына Андрея и ученика Петра; осмотревши старые
церковные работы, он похвалил  гладкость  их,  но  сказал,  что  известь  не
клеевита и камень не тверд, почему и объявил, что начнет все  делать  снова;
остатки прежнего строения разбил стенобитною машиною-бараном.  "Удивительное
дело! - говорит летописец. - Три года делали,  а  он  меньше  чем  в  неделю
развалил, не успевали выносить камень!" Аристотель съездил  и  во  Владимир;