спор и его решение важны для нас опять  как  доказательство  первенствующего
положения княжеских фамилий перед боярскими: великий  князь,  решая  спор  в
пользу  князя  Щени,  велел  напомнить  Кошкину,  что  прежде  боярин  Федор
Давыдович уступал также  первое  место  князьям.  Какое  множество  служилых
князей было во время  Иоанна  III,  видно  из  того,  что  между  воеводами,
участвовавшими в Ведрошской битве, упоминается одиннадцать князей  и  только
пять имен без княжеского титула. Князья, вступивши в службу к великому князю
московскому или его удельным, вошли в состав старшей  дружины,  боярства,  и
потому называются  боярами.  "Пожаловал  я  своего  боярина,  князя  Василия
Ромодановского", - говорит удельный князь Михаил Верейский в своей духовной;
под духовною Иоанна III читаем: "Тут были бояре мои: князь Василий Данилович
да князь Данило Васильевич". Несмотря на то, однако, князья стоят выше бояр;
грамота бояр московских к панам литовским начинается так: "От князя  Василия
Даниловича, воеводы московского, и от  князя  Даниила  Васильевича,  воеводы
Великого Новгорода, и от Якова Захарьича, воеводы коломенского,  и  от  всех
князей, и от бояр, и от  окольничих,  рады  (думы,  совета)  Иоанна,  божьею
милостью государя всея Руси, братии  и  приятелям  нашим,  Войтеху,  бискупу
виленскому, и Николаю Радзивилловичу, воеводе виленскому" и проч. Из  членов
древних боярских родов московских кроме  Кобылиных  -  Кошкиных  в  княжение
Иоанна III находились на виду: из рода Акинфовых -  упомянутый  выше  боярин
Федор Давыдович, потом боярин Петр Федорович Челяднин, оба двоюродные  внуки
знаменитого Федора Свибла  от  двоих  братьев  -  Ивана  Хромого  и  Михаила
Челядни; линия же самого Свибла прекратилась по смерти бездетного сына  его,
Семена. Из фамилий, особенно выдавшихся при Василии Темном, продолжают иметь
значение Басенок и Ощера, преимущественно последний, пользовавшийся  большою
доверенностью великого князя и употреблявший, по свидетельству летописца, во
зло эту доверенность; одинаковому нареканию подвергается Григорий  Андреевич
Мамон, которого отец был можайским боярином;  наконец,  с  важным  значением
являются Ховрины, потомки греческого князя Стефана, выехавшего  из  Тавриды,
боярин  Владимир  Григорьевич  и  сыновья  его  -  Иван  Голова  и   Дмитрий
Владимирович, казначей  великокняжеский.  Мы  видели,  что  паны  литовские,
предполагая или желая  предполагать  в  Москве  такие  же  отношения,  какие
существовали у них, стали пересылаться о  государственных  делах  с  боярами
московскими; Иоанн допустил эту пересылку, ибо видел, что иногда  она  может
быть полезна,  когда,  например,  нужно  было,  по  его  выражению,  задрать
литовское правительство насчет какого-нибудь дела; но как он смотрел на  эту
форму, видно из речи посла, отправленного им в стан к сыну  Димитрию:  "Отец
твой, господин, велел тебе сказать: прислала Рада литовская к  нашим  боярам
грамоту, и я, против той грамоты, от своих бояр  написал  к  литовской  Раде
грамоту, а какову я грамоту к ним писал, и я с нее  послал  к  тебе  список,
чтобы тебе та грамота была ведома".
     Мы видели, как Иоанн III обошелся с  князем-боярином,  который  решился
оставить его службу и перейти к брату его, удельному князю; несмотря на  то,
в договоре, заключенном по  его  приказанию  между  сыновьями  его,  старшим
Василием и вторым Юрием, внесено обычное условие: "А боярам и детям боярским
и слугам между нас вольным воля".  Но  еще  в  1474  году  употреблено  было
средство заставлять бояр отказываться от своего права отъезда; это  средство
испытано было впервые, сколько нам известно, на одном  из  самых  знаменитых
бояр-князей, Даниле Дмитриевиче Холмском, который уличен был в какой-то  нам
неизвестной вине (быть может, в покушении отъехать), отдан под стражу, потом
прощен и принужден дать на себя  крестоцеловальную  запись  вроде  проклятых
грамот, которые давались князьями во времена Темного. "Я, Данило Димитриевич
Холмской, - говорится в записи, - бил челом своему  господину  и  господарю,
великому князю Ивану  Васильевичу,  за  свою  вину  через  своего  господина
Геронтия, митрополита всея Руси,  и  его  детей  и  сослужебников  епископов
(следуют имена). Господарь мой меня, своего слугу, пожаловал,  нелюбье  свое
отдал. А мне, князю Данилу, своему господарю и его детям служить до  смерти,
не отъехать ни к кому другому. Добра мне ему и его  детям  хотеть  везде  во
всем, а лиха не мыслить, не хотеть никакого. А где от кого  услышу  о  добре
или о лихе государя своего и его детей, и мне то сказать  вправду,  по  этой
укрепленной грамоте, бесхитростно. А в том во всем взялся (поручился) по мне
господин мой, Геронтий митрополит, с своими детьми и сослужебниками. А стану
я что думать и начинать вопреки этой моей грамоте или явится какое мое  лихо
перед моим господарем великим князем и перед его детьми, то не будь  на  мне
милости божьей, пречистой его матери и св. чудотворцев Петра  митрополита  и
Леонтия,  епископа  Ростовского,  и  всех  святых,  также  господина  моего,
Геронтия митрополита, и его детей, владык и архимандритов  тех,  которые  за
меня били челом, не будь на мне их благословения ни в сей век, ни в будущий,
а господарь мой и его дети надо мною по моей вине  в  казни  вольны.  А  для
крепости я целовал крест и дал на себя эту грамоту  за  подписью  и  печатью
господина своего,  Геронтия,  митрополита  всея  Руси".  Но  одних  духовных
обязательств  и  ручательств  было  недостаточно;  Иван   Никитич   Воронцов
обязался: если князь Данило отъедет или сбежит за его порукою, то он  платит
250 рублей; пять свидетелей стояли при этом поручительстве;  когда  поручная
кабала была написана и запечатана  печатью  Ивана  Никитича,  то  последний,
ставши перед князем Иваном Юрьевичем Патрикеевым, объявил  ему  об  этом,  и
Патрикеев приложил к кабале свою печать.
     Название бояр введенных и путных  сохраняется.  От  времен  Иоанна  III
дошла до нас любопытная жалованная  грамота:  "Се  яз,  великий  князь  Иван
Васильевич, пожаловал семь Василья Остафьевича Ознобишу санничим в  путь,  и
вы, бояре, и слуги, и все  люди  того  пути,  чтите  его  и  слушайте".  Это
известие показывает нам, какое широкое и потому так теперь сбивчивое для нас
значение имело слово боярин. Известие об этих  мелких  боярах  саннича  пути
показывает, что и на  севере  были  бояре,  подобные  западнорусским  путным
боярам, хотя здесь слово путный,  кажется,  означает  дорожный,  гонца,  как
после и на  севере  путные  ключники,  например,  значили  просто:  дорожные
ключники; употребление слова путный в разных значениях еще  более  затемняет
дело. О западнорусских путных  боярах  говорится  в  уставах  об  управлении
королевских волостей 1557 - 1558 годов:  "Бояре  путные  стародавные  должны
владеть двумя волоками, с которых должны платить все повинности, а на службу
тяглую и в подводы ходить не обязаны; но если по приказанию нашему поедут на
дорогу, то в этот год ничего не платят, а без нашей воли  и  указа  урядники
наши на дорогу их никуда не  посылают".  Кроме  названий  придворных  чинов,
известных в прежнее время, встречаем названия: постельничего,  сокольничего,
ясельничего, дьяка постельного. После присоединения княжеств и уделов  дворы
прежних князей их не сливались с двором великого князя московского, и потому
видим разделение служилых людей на двор великого князя и на  детей  боярских
городовых. Великая княгиня, мать Иоанна III, имела  свой  двор,  который  во
время  похода  присоединялся  к  двору  великокняжескому  под  особым  своим
воеводою.