невольной грамоте Геннадия на избрание преемника Зосиме,  троицкого  игумена
Симона, читаем: "Что ми есте (епископы) прислали  грамоту,  возвещая  нашему
смирению, что отец Зосима митрополит своей ради немощи оставил стол  русской
митрополии и, пришед в святую великую соборную церковь,  пред  всеми  омофор
свой на престол положил,  и  свидетеля  на  то  господа  бога  нарицая,  яко
невозможно ему к тому святительская действовати, ни митрополитом нарицатися,
и отойде  в  монастырь  в  смиренноиноческое  жительство".  В  летописях  же
говорится, что Зосима оставил митрополию не своею волею, но  был  удален  за
страсть к вину и за нерадение о церкви. Если в Зосиме действительно открылся
означенный порок, то это было достаточною причиною  к  его  удалению  как  в
глазах православных, так и еретиков, которым он  мог  сильно  вредить  своим
поведением.
     Удаление Зосимы нисколько не ослабило значения еретиков в Москве; но им
нужно было поднять его в  Новгороде,  где  благодаря  деятельности  Геннадия
ересь ослабела значительно, и вот по старанию Федора Курицына в новгородский
Юрьев монастырь назначен был архимандритом монах Кассиан, державшийся ереси.
В Кассиане новгородские еретики должны  были  найти  и  действительно  нашли
могущественную опору:  в  его  кельях  держали  они  свои  тайные  собрания.
Геннадий, однако, нашел их и тут и заставил бежать в Литву и к немцам. Но  в
Москве могла ли ересь ослабеть, когда невестка великого князя Елена была  на
ее стороне, а на стороне Елены были самые могущественные  вельможи,  которые
достигли  наконец  того,  что  Иоанн  торжественно  объявил  сына   Еленина,
Димитрия, наследником стола великокняжеского. Мы  видели,  однако,  что  это
торжество Елены и ее приверженцев было  непродолжительно,  что  скоро  София
восторжествовала  в  свою  очередь,  казнь  и   пострижение   были   участью
Ряполовских и Патрикеевых, удаление и, наконец, тесное заключение -  участью
Елены и ее сына. Мы не знаем, какое было значение Иосифа в этих переворотах;
но, видя тесную связь волоколамского игумена и его учеников с великим князем
Василием, сыном Софии, видя в то же время сильную ненависть Курбского к этим
осифлянам, "подобным великому князю Василию, скорым помощникам его и во всем
потаковникам  и  подражателям",  -  как  говорит  Курбский,  -  видя   такие
отношения, мы необходимо должны заключить, что связь Иосифа с Василием и его
матерью началась и укрепилась во время  борьбы  с  ересью:  действуя  против
еретиков, следовательно, против Елены, Иосиф, естественно, должен был  стать
на сторону Софии и ее  сына.  Понятно,  как  торжество  последних  облегчило
Иосифу борьбу с ересью: он нашел доступ к великому князю,  начал  упрашивать
его о принятии  строгих  мер  против  еретиков;  тот  обещал  исполнить  его
желание, открыл, что знал об ереси, которую держал протопоп Алексей и  Федор
Курицын, что и Елена была вовлечена в ересь, раскаивался, что  прежде  слабо
поступал с еретиками; Иосиф требовал раскаяния на деле. "Государь, - говорил
он Иоанну, - подвинься только на нынешних еретиков, и за  прежних  тебя  бог
простит". Но строгие решительные меры, которые должно было употребить против
еретиков по требованию Иосифа, могли заставить  задуматься  великого  князя,
слышавшего, с другой  стороны,  сильный  ропот  на  ревность  волоколамского
игумена; Геннадий  Новгородский  был  лишен  архиепископии  по  причинам,  о
которых будет речь  ниже;  наконец,  в  это  время  летописцы  говорят,  что
здоровье Иоанна начало расстраиваться после  смерти  Софии;  все  это  могло
содействовать  замедлению  собора  на   еретиков.   Иосиф   между   тем   не
успокаивался: он обратился  к  духовнику  великокняжескому,  андрониковскому
архимандриту Митрофану,  с  просьбою  действовать  на  Иоанна;  наконец  его
желание исполнилось: в конце 1504 года созван был  собор  на  еретиков;  они
защищали свое учение, Иосиф был обличителем; следствием собора было то,  что
Волк  Курицын,  Димитрий  Коноплев,  Иван  Максимов,  архимандрит  юрьевский
Кассиан с братом и многие другие  еретики  были  сожжены;  Некрасу  Рукавову
сперва отрезали язык и потом сожгли в Новгороде; иных разослали в заточение,
других - по монастырям. Некоторые  из  еретиков,  приговоренных  к  смертной
казни, объявили, что раскаиваются; но их  раскаяние  не  было  принято,  ибо
Иосиф представил, что раскаяние, вынужденное  страхом,  не  есть  искреннее.
Удар,  нанесенный  ереси  собором  1504  года,  был   силен,   но   не   был
окончательным; мы еще должны будем обратиться к этому предмету в рассказе  о
делах преемника Иоаннова.
     Кроме важного дела о ереси жидовской церковные соборы Иоаннова  времени
занимались не менее важным делом  улучшения  нравственности  духовенства.  В
1468 году псковичи отлучили от службы вдовых священников и дьяконов по  всей
Псковской волости, не спросившись ни митрополита, ни епископов;  архиепископ
новгородский  Иона  хотел  наложить  на  них  за  это  неблагословение,   но
митрополит Феодосий запретил ему это делать.  Феодосий  знаменит  в  истории
русской церкви как жертва святой ревности к  улучшению  нравов  духовенства;
он, говорит летописец, хотел священников и дьяконов силою навести  на  божий
путь: начал их каждое воскресенье  созывать  и  учить  по  святым  правилам,
вдовым дьяконам и священникам приказывал постригаться в монахи;  у  кого  из
них были наложницы, тех наказывал без  милости,  снимал  с  них  священство,
налагал пени; церквей наставили  много,  и  вот  всякий,  кому  не  хотелось
работать, шел в священники, не оставляя плотских страстей, потому что шел не
богу  служить,  а  тело  свое  льготить.  Когда  вследствие   мер   Феодосия
недостойные священнослужители были удалены, то многие  церкви  остались  без
священников; люди начали тужить об этом  и  порицать  митрополита.  Это  так
огорчило Феодосия, что он заболел, и когда выздоровел, то уже не хотел более
оставаться митрополитом, удалился в Чудов монастырь, взял  к  себе  в  келью
расслабленного старца, стал служить ему, омывать струпы.
     Вопрос, поднятый псковичами и Феодосием в начале княжения Иоаннова, был
потом  возобновлен  известным  уже   нам   своею   деятельностию   Геннадием
Новгородским, который вписал свое имя в историю  русского  просвещения  тем,
что первый начал говорить о необходимости училищ для духовных. "Бил я челом,
- пишет Геннадий к митрополиту Симону, - государю великому князю, чтоб велел
училища устроить: ведь я своему государю напоминаю об этом для его же  чести
и спасения, а  нам  бы  простор  был;  когда  приведут  ко  мне  ставленника
грамотного, то я велю ему ектению выучить да и ставлю его и отпускаю  тотчас
же, научив, как божественную службу совершать; и такие на меня не ропщут. Но
вот приведут ко мне мужика: я велю ему апостол дать читать, а он  и  ступить
не умеет, велю дать псалтирь - он и потому едва бредет; я ему откажу, а  они
кричат: земля, господин, такая, не можем добыть  человека,  кто  бы  грамоте
умел; но ведь это всей земле позор, будто нет  в  земле  человека,  кого  бы
можно в попы поставить. Бьют мне челом: пожалуй, господин, вели учить! Вот я
прикажу учить его ектениям, а он и к слову не может  пристать:  ты  говоришь
ему то, а он совсем другое; велю учить азбуке, а он, поучившись немного,  да
просится прочь, не хочет учиться; а иной и учится, но не  усердно  и  потому
живет долго. Вот такие-то меня и бранят, а мне что же делать?  Не  могу,  не
учивши их, поставить. Для того-то я и бью челом государю, чтоб велел училища
устроить: его разумом и грозою, а твоим благословением это дело  исправится;