союза позвали его к себе на пир; Мамич-Бердей  пришел  к  ним  с  двумястами
своих, но эта стража была перебита на пиру,  Мамич-Бердей  схвачен  живой  и
отвезен в Москву. Государь пожаловал  за  это  горных  людей  великим  своим
жалованьем и сбавил им ясака. Мамич-Бердей объявил в Москве, что он уже убил
призванного им царя из ногаев, потому что от него не  было  никакой  пользы.
Черемисы взоткнули голову убитого на высокий кол и приговаривали:  "Мы  было
взяли тебя на царство, для того чтоб ты  с  своим  двором  оборонял  нас,  а
вместо того ты и твои люди помощи не дали никакой, а только  волов  и  коров
наших поели; так пусть голова твоя царствует теперь на высоком коле".
     Мятежники, лишившись ногайской  помощи,  потеряв  Мамич-Бердея,  должны
были выдержать нападения боярина Петра Морозова; последний весною 1556  года
с детьми боярскими, козаками, стрельцами, новокрещеными инородцами  выступил
к Чалымскому городку и сжег его, повоевавши и побивши многих людей,  которые
встретили его на реке Меше и потерпели совершенное  поражение;  после  этого
Морозов воевал десять дней, опустошил все арские места, побил многих  людей,
пленных вывел бесчисленное множество. Это было в мае; в июне Морозов  вместе
с воеводою Феодором Солтыковым выступил в новый поход, за 50 верст только не
дошел до Вятки; ратники его брали в плен одних женщин и детей,  мужчин  всех
побивали. Кроме того, князь Петр  Шуйский  из  Казани  отпускал  еще  другие
отряды, вследствие чего Арская и Побережная стороны опустошены были  вконец;
спасшиеся от меча и плена пришли в Казань и добили челом. Весною  следующего
года князь Петр Шуйский велел арским и побережным людям  поставить  на  Каме
город Лаишев, который должен был служить обороною против  ногаев;  в  городе
посажены были новокрещены и стрельцы, у которых головами были дети боярские;
новокрещенам воевода велел тут пашню пахать, также у Казани по пустым  селам
велел всем пахать пашни - и русским людям и новокрещенам. Но в то  же  самое
время луговые люди продолжали волноваться: под начальством богатыря Ахметека
они напали на Горную сторону, но были поражены князем  Ковровым,  и  Ахметек
попался в плен; другие толпы луговых,  приходившие  на  арские  места,  были
также побиты, а между тем из Казани, Свияжска и Чебоксар ежедневно  выходили
русские отряды опустошать Луговую сторону. Наконец в  мае  государь  получил
известие, что луговые прислали бить челом о  своих  винах;  Иоанн  послал  в
Казань и на Свиягу стряпчего  Ярцева  приводить  луговых  к  присяге.  Ярцев
возвратился с известием, что вся Казанская земля успокоилась.
     Таким  образом,  после  взятия  Казани  нужно   было   еще   пять   лет
опустошительной войны, чтоб усмирить все народы, от нее прежде зависевшие. В
борьбе этих народов против Москвы, так же как и  в  последней  борьбе  самой
Казани, принимают деятельное участие ногаи, с которыми до тех пор не было  у
Москвы явно враждебных столкновений. Послы и купцы ногайские часто приезжали
в Москву, приводя с собою на продажу  большие  табуны  лошадей,  станы  этих
кочевников раскидывались под Симоновым на  берегу  и  в  других  подгородных
местах. Купцы ногайские при удобном случае не  могли  удержаться  от  хищных
привычек,  из  людей  торговых  становились  разбойниками;  так,  московское
правительство жаловалось князьям ногайским, что гости  их,  идя  по  русским
украйнам, много вреда наделали, деревни грабили, жгли, людей головами  брали
и в плен вели. Надобно было поддерживать  дружеские  сношения  с  ногайскими
князьями, посылать им подарки, чтоб они не мешались  в  дела  казанские,  не
соединялись с Крымом. Нам не  нужно  следить  в  подробности  за  сношениями
московского  правительства  с  ногайскими  князьями  по   однообразию   этих
сношений: потомки Едигея обыкновенно так писали к белому князю  московскому:
"Ты бы прислал нам те деньги, которые обещал; доведешь нам свою правду  -  и
мы Казани не пособляем, а от Крыма бережем, потому что крымский  хан  -  нам
недруг. Деньги пришли, а не пришлешь, то правда на твоей шее. Большого моего
посла ты сухо отпустил, а меньшому послу мало поминков дал; и если бы ты нам
друг был, то ты так ли бы делал? Ты всякий год нам лжешь. Если назовешь  нас
себе друзьями,  то  пришли  те  куны,  которые  посулил.  А  казанский  царь
ежедневно присылает  нас  звать,  чтоб  мы  с  ним  Москву  воевали".  Иоанн
приказывал отвечать на это: "В грамоте к  нам  писал  ты  многие  непригожие
слова, и за такими словами непригоже в дружбе быть. Если же вперед станешь к
нам дружбу свою делать, то пришлешь к нам большого посла, а мы с ним  пошлем
к тебе своего боярина, и что у нас случится, то мы к тебе пошлем".  Хотя  за
непригожие слова и не следовало быть в дружбе, однако вражда была опасна,  и
обещались подарки, если придет большой посол. За подарки ногаи  готовы  были
писать Иоанну: "Я твой козак и твоих ворот человек; братству моему знамя то:
захотят младшие мои братьи или дети в вашу сторону войною идти, то  я,  если
смогу их унять, уйму; если же не смогу их унять, то к тебе весть пошлю".  Но
мы видели, какое важное значение имела Казань для всей Средней  Азии  и  для
всего магометанского мира, который теперь благодаря турецкому оружию был  не
менее могуществен, как и во времена первых калифов. Еще при  отце  Иоанновом
крымский хан обратил  внимание  султана  на  унижение,  какому  подвергается
магометанский мир, оставляя Казань в зависимости от  христианских  государей
Москвы; еще при отце Иоанновом посол турецкий объявлял в Москве, что  Казань
есть юрт султанов; в малолетство Иоанново крымский хан необходимым  условием
мира поставлял то, чтоб Москва отказалась от  притязаний  своих  на  Казань.
Когда Иоанн, возмужав, показал ясно, что нисколько не думает  отказаться  от
этих притязаний, в Бакчисарае и Стамбуле не могли  оставаться  равнодушными:
крымскому хану по причине  отдаления  и  неудобства  сообщений  нельзя  было
непосредственно помогать Казани, защищать  ее  от  русских;  он  мог  только
нападением на  московские  украйны  отвлекать  царя  от  Казани,  что  он  и
попытался сделать; поэтому султан  писал  к  ногайским  князьям,  чтоб  они,
заключив союз с крымским ханом, защищали Казань. По донесениям наших послов,
султан так писал к ногайским князьям: "В наших бусурманских книгах  пишется,
что русского царя Ивана лета пришли, рука его над бусурманами высока. Уже  и
мне от него обиды великие: поле все и реки у  меня  поотнимал,  Дон  у  меня
отнял, в Азове поотнимал всю волю, козаки его с Азова оброк берут,  воды  из
Дону пить не дадут. А крымскому царю также  обиду  делают  великую:  Перекоп
воевали. Русские же козаки Астрахань взяли, оба берега Волги отняли  и  ваши
улусы воюют; как вы за это стоять не умеете? Казань теперь как  воюют!  А  в
Казани ведь наша же вера, бусурманская. И мы  все,  бусурманы,  сговорились:
станем от русского царя борониться заодно". Ногаи исполнили султанову волю -
посадили в Казани царем астраханского царевича Едигера; защищали ее  сколько
могли, боролись с русскими и после ее падения. Но главною причиною  слабости
их при этой борьбе, главною  причиною  успеха  русских  в  Казани  с  самого
начала, потом в Астрахани и между самими  ногаями  была  постоянная  усобица
владетелей; усилится один из  них  и  обнаружит  враждебное  расположение  к
Москве - Москва могла  быть  уверена,  что  найдет  себе  союзников  и  даже
подданных в других князьях, враждебных ему родичах.  В  то  время  как  один
астраханский царевич Едигер бился с русскими насмерть в Казани,  родственник
его, также астраханский царевич, Шиг-Алей находился в русском стане,  другой
царевич, Куйбула, владел Юрьевом, изгнанный из  Астрахани  царь  Дербыш-Алей