страхом, а не гневайся; наказывай наедине, да наказав примолви, и  жалуй,  и
люби ее. Также детей и домочадцев учи страху божию и  всяким  добрым  делам,
домочадцев  своих  одевай  и  корми  достаточно.  Ты  видел,  как  я  жил  в
благоговении и страхе божии, в простоте сердца, в церковном  прилежании,  со
страхом всегда пользуясь божественным писанием; ты видел, как я был от  всех
почитаем, всеми любим; всякому старался я угодить: ни перед кем не гордился,
никому не прекословил, никого не осуждал, не просмеивая, не укорял, ни с кем
не бранился; приходила от кого обида-терпел и на себя вину полагал; от  того
враги делались друзьями. Не пропускал я  никогда  церковного  пения;  нищего
странного, скорбного никогда не презрел,  заключенных  в  темницы,  пленных,
должных выкупал, голодных кормил; рабов своих всех освободил  и  наделил;  и
чужих рабов выкупал. И все эти рабы наши свободны, и добрыми домами живут  и
молят за нас бога, и добра хотят  нам  всегда.  Теперь  домочадцы  наши  все
свободные, живут у нас по своей воле. Видел ты, сколько я сирот, и рабов,  и
убогих, мужеского пола и женского, в Новгороде и в Москве вскормил и воспоил
до совершенного возраста, научил кто к чему был  способен:  многих  грамоте,
писать, петь;  иных  иконному  писанию,  других  книжному  рукоделию;  одних
серебряному мастерству, других другому  какому-нибудь  рукоделию,  некоторых
выучил торговать. Также и мать твоя многих девиц, сирот и бедных  воспитала,
выучила и, наделив, замуж отдавала; а мужчин мы  поженили  у  добрых  людей.
Многие из них в священническом и дьяконском чину, в дьяках,  подьячих  и  во
всяких чинах, кто чего дородился и в чем кому благоволил бог. Во  всех  этих
наших вскормленниках и послуживцах ни сраму, ни убытка, никакой  продажи  от
людей, ни людям от нас, ни тяжбы ни с кем не бывало; а от кого из них досада
и убытки большие бывали, то все на себе понесено, никто того  не  слыхал,  а
нам то бог исполнил. И ты, сын, так же делай: на себе всякую обиду понеси  и
претерпи: бог сугубо исполнит. Гостей приезжих у себя корми; а на  соседстве
и с знакомыми любовно живи, о хлебе, о  соли,  о  доброй  сделке,  о  всякой
ссуде. Поедешь куда в гости, поминки недорогие вези за любовь. А в  пути  от
стола подавай домохозяевам и приходящим, сажай их с собою за стол и  питейца
также подавай; а маломочным милостыню давай.  Если  так  будешь  делать,  то
везде тебя ждут и встречают, в путь провожают, от всякого лиха  берегут,  на
стану не подадут, на дороге не разобьют. Кормят вот  для  чего:  доброго  за
добро, а лихого от лиха, чтоб на добро обратился. Во всем этом убытка нет: в
добрых людях хлеб-соль заемное дело; и поминки тоже, а дружба вечная и слава
добрая. На дороге, в пиру, в торговле отнюдь сам брани  не  начинай,  а  кто
выбранит, терпи бога ради. Если людям твоим случится с кем-нибудь брань,  то
ты на своих бранись, а будет дело кручиновато, то и ударь своего, хотя бы он
и прав был: тем брань утолишь, также  убытка  и  вражды  не  будет.  Недруга
напоить  и  накормить:  то  вместо  вражды  дружба.  Вспомни  великое  божие
милосердие к нам и заступление: от юности и до сего времени на поруку  я  не
давал никого, ни меня никто не давал, на суде не бывал ни с  кем.  Видел  ты
сам: мастеров всяких было много, деньги я  давал  им  на  рукоделье  вперед,
много было из них смутьянов и бражников: но со всеми  с  теми  в  сорок  лет
расстался я без остуды, без пристава, безо всякой  кручины.  Все  то  мирено
хлебом да солью, да питьем, да подачею, да своим терпением. А сам у кого что
покупал, продавцу от меня милая ласка, без волокиты платеж, да  еще  хлеб  и
соль сверх. Отсюда дружба во век: мимо меня не  продаст,  худого  товара  не
даст. Кому что продавывал, все в любовь не в обман: не понравится  кому  мой
товар, назад возьму и деньги отдам; о купле и продаже ни с кем брани и тяжбы
не бывало: оттого добрые люди во всем верили, иноземцы и здешние. Никому  ни
в чем не солгано, не манено, не пересрочено; ни кабалы, ни записи на себя ни
в чем не давывал, ложь никому ни в  чем  не  бывала.  Видел  ты  сам,  какие
большие сплетки со многими людьми  бывали,  да  все,  дал  бог,  без  вражды
кончалось. А ведаешь и  сам,  что  не  богатством  жито  с  добрыми  людьми:
правдою, да ласкою, да любовью, а не гордостию, и безо всякой лжи.
   В этом наставлении, в  этом  указании  на  свой  образ  мыслей  и  жизни,
Сильвестр обнаруживается перед нами  вполне.  Мы  понимаем  то  впечатление,
какое  должен   был   производить   на   современников   подобный   человек:
благочестивый, трезвый, кроткий, щедрый, ласковый, услужливый,  превосходный
господин, любивший устраивать судьбу своих домочадцев,  человек,  с  которым
каждому было приятно и выгодно иметь дело, -  вот  Сильвестр!  Таков  именно
долженствовал быть этот  человек,  иначе  мы  не  поймем  его  нравственного
влияния над молодым царем, не поймем того, как простой священник мог собрать
около  себя  остатки  боярства.  Но  спросят:  как  же  при  этой  кротости,
уклончивости Сильвестр успел раздражить  против  себя  царя  и  царицу?  Это
объясняется  очень  легко  из  того  же  образа  мыслей  и  действий,  какой
высказывается  в  Домострое:  Сильвестр  к  Иоанну  находился  я   отношении
наставника, руководителя;  здесь  он  считал  своею  обязанностию  поступать
строго, требовать  буквального  исполнения  предписанного;  мы  видели,  что
Сильвестр предписывает сыну ударить домочадца, хотя бы и  правого,  лишь  бы
только предотвратить вражду и убыток; Иоанн был для Сильвестра свой, ученик,
сын; как сам Сильвестр при столкновении с другими считал своею  обязанностию
уклоняться, уступать, предотвращая вражду, так требовал того же самого и  от
царя в столкновении последнего с  боярами:  отсюда  объясняются  нам  жалобы
Иоанна на это принесение в жертву его выгод выгодам  бояр;  пользуясь  своим
нравственным влиянием, Сильвестр позабывал в  Иоанне  царя  и  видел  в  нем
только молодого человека, обязанного быть кротким, терпеливым и послушным; в
боярах видел он мужей совета и доблести; и вот когда  молодой  царь  решался
прекословить им, настаивать на своем  мнении,  как,  например,  относительно
войны Ливонской, то Сильвестр смотрел на это как на грех и  грозил  молодому
человеку небесною карою за своевольство.
   Несмотря на  то  что  наставление  Сильвестра  сыну  носит,  по-видимому,
религиозный, христианский характер, нельзя не заметить, что цель его-научить
житейской мудрости: кротость, терпение  и  другие  христианские  добродетели
предписываются  как  средства  для   приобретения   выгод   житейских,   для
приобретения людской благосклонности; предписывается доброе дело и сейчас же
выставляется на вид материальная польза от него;  предписывая  уступчивость,
уклонение от вражды и основываясь при  этом,  по-видимому,  на  христианской
заповеди, Сильвестр доходит до того, что предписывает  человекоугодничество,
столь противное христианству: "Ударь своего, хотя бы он  и  прав  был,  этим
брань  утолишь,  убытка  и  вражды  избудешь".  Вот  следствие   того,   что
христианство понято не в духе, а в плоти!  Сильвестр  считает  добрым  делом
освободить рабов, хвалится, что у него все  домочадцы  свободные,  живут  по
своей воле, и в то же время считает позволительным бить домочадца,  хотя  бы
он и справедлив был: хочет исполнить форму, а духа не понимает, не понимает,
что христианство, учение божественное и вечное,  не  имеет  дела  с  формами
преходящими, действует на дух, на его очищение и посредством этого  очищения
действует уже и на улучшение форм.
   Что смешение чистого с нечистым,  смешение  правил  мудрости  небесной  с