то, покусился я с означенным юношею Амвросием перевести  некоторые  из  слов
Златоустовых, до  сих  пор  еще  на  славянский  язык  не  переведенные".  В
предисловии  к  переводу  своему  книги   Иоанна   Дамаскина-Небеса-Курбский
указывает на значение  просвещения  и  вооружается  против  тех,  которые  в
Московском государстве  не  понимали  этого  значения:  "Да  приемлем  слова
предобрейшие и, бога ради, не потакаем безумным, или, лучше сказать, лукавым
прелестникам, выдающим себя за учителей. Я сам от них слыхал, еще  будучи  в
Русской  земле,  под  державою  московского  царя:  прельщают   они   юношей
трудолюбивых, желающих навыкнуть писанию, говоря им: не читайте книг  многих
и указывают: вот этот от книг ум потерял, а вот этот в ересь впал.  О  беда!
От чего  бесы  бегают  и  исчезают,  чем  еретики  обличаются,  а  некоторые
исправляются, это оружие они отнимают, и это  врачевство  смертоносным  ядом
называют!" В другом месте говорит: "У нас  и  десятой  части  книг  учителей
наших старых не переведено, по лености, нерадению властителей наших,  потому
что нынешнего века мнимые учителя больше в болгарских баснях  или  в  бабьих
бреднях упражняются, читают их и хвалят,  нежели  великих  учителей  разумом
наслаждаются: господи Христе боже наш! отвори нам мысленные очи и избави нас
от таких". Наконец, чтоб дать опору православным в  борьбе  с  католицизмом,
Курбский написал историю Флорентийского собора.
   Так действовал для поддержания веры предков в  России  Западной  один  из
первых грамотеев земли Московской, ученик Максима Грека. Это  почетное  имя,
имя ученика Максимова, принадлежит не одному Курбскому;  оно  встречается  и
при имени других писателей второй половины XVI века и всего лучше показывает
нам значение знаменитого святогорского  инока.  Курбский  в  "Истории  князя
великого московского" говорит, что митрополит Даниил злою смертию  уморил  в
своем доме преподобного Силвана, Максимова ученика, искусного  в  любомудрии
внешнем и духовном. Этот Силван, сотрудник Максима в переводах, славился как
грамматик: в одном сборнике XVII века  находится  следующее  место:  "Никому
нельзя правильно писать, кто не знает грамматического устроения, ниже родов,
ниже чисел, ниже падежей, ниже времен, ниже  склонений,  ниже  окончательных
букв по родам во всех падежах, более же в притяжательных именах, как говорит
старец Селиван, ученик Максима Грека, преподобного старца".
   Третий ученик Максима Грека, Зиновий Отенский, знаменит  был  на  Востоке
тем же, чем Курбский на Западе, борьбою с новоявившимися ересями,  именно  с
ересью Феодосия Косого. В начале книги, написанной для обличения этой ереси,
Зиновий рассказывает, что однажды пришли к нему в  монастырь  три  человека,
двое монахов и один мирянин; на вопрос Зиновия, кто  они  и  откуда?  Монахи
отвечали, что они клирошане Старорусского Спасова  монастыря,  одного  зовут
Герасимом, а другого-Афанасием, мирянин же-иконописец художеством,  а  зовут
его Феодором. "Бога ради, - говорили они Зиновию, - не отринь нас  от  себя,
не  скрой  пользы,  как  спастись?"  Зиновий  отвечал:  "Вы  называете  себя
клирошанами, постоянно, следовательно, читаете св.  писание,  научающее  как
спастись". Клирошане: "Книги писаны закрыто". Зиновий: "Открыто божественное
евангелие и отческие слова всякому хотящему готовы к разумению".  Клирошане:
"Просвещенным открыто писание, а непросвещенным и очень  закрыто".  Зиновий:
"Всякому и не книжному понятно божественное евангелие и  отческие  писания".
Клирошане: "Есть теперь учение, и это нынешнее учение хвалят многие,  потому
что открыто, а отческое учение закрыто, и потому отческое учение  читать  не
полезно; умоляем тебя: скажи нам ты истину  и  не  отринь  нас  бога  ради".
Зиновий:  "Отческое  учение  знаю  хорошо  и  божественного  Василия   книгу
постническую знаю, а нынешнего учения не  ведаю,  о  котором  вы  говорите".
Клирошане: "Бога ради, скажи нам  истину:  нынешнее  учение  как  по-твоему?
Божественно оно, от  бога  ли?  Ведь  хорошо  нынешнее  учение,  потому  что
возбраняет  последовать  человеческим  преданиям  и  повелевает  последовать
писанию, столповым книгам; бога ради, скажи нам истину; многими  хвалится  и
принимается новое учение и многие его любят". Зиновий  отвечал,  что  оценка
новому учению готова уже из самого названия его: оно  новое,  следовательно,
беззаконное, ибо апостол Павел сказал: "Аще и ангел с небеси благовестит вам
паче еже прияти, анафема да будет".  Да  скажите,  кто  это  новый  учитель?
Клирошане: "Новому учению учитель Феодосий, прозвищем  Косой".  Зиновий:  "С
самого начала, объявивши только имя учителя, уже вы показали  развращенность
учения: косое может ли быть прямо? Но скажите, кто и откуда этот учитель?"
   Клирошане рассказали судьбу Косого,  потом  изложили  его  учение.  Тогда
Зиновий приступил к  опровержению  этого  учения.  Мы  оставим  богословскую
сторону опровержения, как  нам  не  принадлежащую,  и  обратим  внимание  на
научные  средства,  какими  обладали  самые  грамотные  люди  того  времени.
Доказывая необходимость первой причины,  Зиновий  говорит:  "Не  было  нигде
писано, чтоб произошла когда птица не от яйца,  или  яйцо  не  произошло  от
птицы, кроме так называемого уединенного финика (феникса); также и рыба: нет
рыбы не от икры, нет икры не от рыбы.  Где  же  всему  этому  родоначальник?
Скажет ли последователь самобытной  ереси,  что  от  воздуха  родоначальники
явились, потому что из воздушных туч некогда  дождило  жито,  иногда  пепел,
иногда серебряные крохи, как в летописных книгах  пишется,  да  и  на  нашей
памяти однажды на безводной земле после сильного дождя,  были  найдены  рыбы
мертвые: но не воздух родитель всему этому, а снизу облака почерпают с водою
рыбу и потом с дождем испускают се опять на землю: ни  земля,  ни  воздух  в
7074 году не произвели от себя вновь никаких родоначальников, но воспитывают
бывших уже". В книге Зиновия особенно важны для нас указания на связь  новой
ереси с старою, с ересью жидовствующих,  на  желание  последователей  Косого
утвердиться на авторитете  старца  Вассиана  (князя  Патрикеева)  и  Максима
Грека. Так, клирошане, между прочим, сказали Зиновию: "Монастыри,  преступая
заповедь нестяжания, имеют села. Об этом очень хорошо писал  князь  Вассиан,
также и Максим  Грек  много  говорил  об  этом,  написал  и  разговор  между
любостяжателем и нестяжателем". Зиновий отвечал: "Города  и  веси  ничем  не
отличаются от монастырей относительно исполнения заповедей господних: почему
же  Вассиан  и  Максим  осуждают  монастыри  за  преступление   евангельских
заповедей, а на города и села никакого зазора  не  положили?  Каждая  страна
имеет свой обычай по климату своему (по особому ее строения чину  солнечного
ради обхождения и воздушного пошествия): как же можно все  страны  ввести  в
один обычай единого гражданства? Василий Великий говорит, что одежда и  пища
постников должна быть по обычаю каждой земли. Благоговейный Максим, кажется,
забыл об этих словах Великого Василия! Я человек грубый,  смысла  премудрого
Максима разуметь не могу, но  думаю,  что  он  писал  произвольно  (хотением
своего помысла обносился). Русские монастыри осуждал он за  любостяжание,  а
сам не мог, по примеру пророка Даниила и  трех  отроков,  оставить  великого
князя трапезу; как монах законоположник нестяжанию в монастырях русских,  но
был сам  из  числа  многостяжательных.  И  латинские,  и  русские  монастыри
одинаково милостынею  питаются;  различествуют  только  тем,  что  латинский
монастырь каждую неделю два раза город проходит, собирая брашно  и  вино,  а
русские монастыри, один раз летом пришедши в деревню, данную им в милостыню,