справедлив.  Это  похоже  на  Плавтову  или  Теренциеву  комедию:  приказать
кого-нибудь  убить,  и  особенно  такого  важного  человека,  и   потом   не
посмотреть, того ли убили, кого было надобно! Величайшая была  бы  глупость,
если бы велено было убить козла или барана, подставили другого, а  тот,  кто
бил, не видал. Притом и, кроме этого Димитрия, есть в  княжестве  Московском
настоящие наследники престола, именно князья Шуйские; легко увидать их права
из летописей русских.  По-моему,  надобно  послать  к  московскому  князю  с
объявлением, что  дело  сделалось  без  согласия  короля  и  республики".  В
артикулах, поданных на сейме, прямо было  сказано:  "Будем  стараться  всеми
силами, чтоб смута, начатая московским господарчиком, была утушена, чтоб  от
московского государя ни Корона, ни Литва  никакого  вреда  не  потерпели.  С
теми, которые бы осмелились нарушить  мир  с  чужими  государствами,  должно
поступать как с изменниками". Король не одобрил этих артикулов.
   Успех  Лжедимитрия  на  время  заставил   недовольных   молчать;   Мнишек
торжествовал; он прислал к боярам и всему московскому  рыцарству  письмо,  в
котором называл себя началом и причиной возвращения  Димитриева  на  престол
предков и обещался, как скоро приедет в  Москву,  способствовать  увеличению
прав боярских и дворянских. Бояре Мстиславский и  Воротынский  с  товарищами
отвечали ему: "В грамоте своей писал ты и речью приказывал к нам с посланцем
своим, что ты великому государю нашему в дохождении прирожденных панств  его
служил и промышлял с великим раденьем и  вперед  служить  и  во  всем  добра
хотеть хочешь: и мы тебя  за  это  хвалим  и  благодарим".  Царь  немедленно
отправил Афанасия Власьева в Краков уговаривать Сигизмунда к войне с турками
и испросить согласие его на отъезд Марины в  Москву;  секретаря  своего  Яна
Бучинского  отправил  для  переговоров  с  Мнишком;   из   наказов,   данных
Бучинскому, можно ясно видеть желание царя, чтоб поведение жены иноверки  не
произвело неприятного впечатления на народ: так, он домогался у Мнишка, чтоб
тот выпросил у  легата  позволение  Марине  причаститься  у  обедни  из  рук
патриарха, потому что без этого она не будет коронована, чтоб  ей  позволено
было ходить в греческую церковь, хотя втайне  может  оставаться  католичкою,
чтоб в субботу ела мясо, а в  середу  постилась  по  обычаю  русскому,  чтоб
голову убирала также по-русски. Говорят, будто  Сигизмунд  сказал  Власьеву,
что государь его может вступить в брак, более сообразный с его  величием,  и
что он, король, не преминет помочь ему в этом деле, но Власьев отвечал,  что
царь никак не изменит своему обещанию; прибавляют, что Сигизмунд имел в виду
женить Лжедимитрия на сестре своей или на княжне трансильванской.  Сигизмунд
скоро должен был оставить намерение породниться  с  царем  и  без  настояний
Власьева: к нему приехал какой-то швед из Москвы с тайными речами от  царицы
Марфы, в которых она  извещала  короля,  что  царь  московский  не  ее  сын.
Сигизмунд  немедленно  объявил  об  этом  известии  Мнишку,  который   хотя,
по-видимому, не обратил на него внимания, однако из медленности, с какою  он
сбирался в путь и ехал в Москву, можно заключить, что он  чего-то  опасался,
ждал подтверждения своих опасений.
   10 ноября в Кракове совершено было  обручение,  с  большою  пышностию,  в
присутствии короля. Власьев, представлявший жениха,  не  мог  понять  своего
положения  и  потому  смешил  своими   выходками.   На   вопрос   кардинала,
совершавшего обряд обручения, не давал  ли  царь  обещания  другой  невесте,
Власьев отвечал: "А мне как знать? О том мне ничего не наказано, - и  потом,
когда настоятельно потребовали решительного ответа, сказал, - если бы обещал
другой невесте, то не послал бы меня сюда".  Из  уважения  к  особе  будущей
царицы он никак не хотел взять Марину просто за руку, но  непременно  прежде
хотел обернуть свою руку в чистый платок и всячески  старался,  чтоб  платье
его никак не прикасалось к платью  сидевшей  подле  него  Марины.  Когда  за
столом король уговаривал его есть, то он отвечал, что холопу неприлично есть
при таких высоких особах, что  с  него  довольно  чести  смотреть,  как  они
кушают. Ясно после этого, с каким негодованием должен был смотреть  Власьев,
когда Марина стала на колена пред  королем,  чтоб  благодарить  его  за  все
милости: посол громко жаловался на такое унижение будущей царицы московской.
Исполняя  желание  царя,  Власьев  требовал,  чтоб  Мнишек  с  дочерью  ехал
немедленно в Москву, но воевода медлил, отказываясь  недостатком  в  деньгах
для уплаты долгов, хотя из  Москвы  пересланы  были  ему  большие  суммы,  и
Лжедимитрий просил его поспешить приездом, несмотря ни на какие расходы.  Мы
видели уже,  что  не  один  недостаток  в  деньгах  мог  быть  причиною  его
медленности; так, в письме своем к Лжедимитрию  он  говорит,  что  в  Польше
много царских доброхотов, но  также  много  и  злодеев,  которые  распускают
разные нелепые слухи; потом намекает на  одну  из  важнейших  причин  своего
замедления - связь Лжедимитрия с дочерью Годунова Ксениею и  просит  удалить
ее. Самозванец поспешил исполнить требование:  Ксения  была  пострижена  под
именем Ольги и сослана в один  из  белозерских  монастырей.  Но  Мнишек  все
медлил; Лжедимитрий сердился, особенно досадовал он на невесту,  которая  не
отвечала ему на его  письма,  сердясь  за  Ксению.  Власьев,  который  после
обручения уехал в Слоним и там дожидался Мнишка, писал к  нему:  "Сердцем  и
душою скорблю и плачу о том, что все делается не так,  как  договорились  со
мною и как по  этому  договору  к  цесарскому  величеству  писано;  великому
государю нашему в том великая кручина, и думаю, что на  меня  за  это  опалу
свою положить и казнить велит. А по цесарского величества  указу  на  рубеже
для великой государыни нашей цесаревны и для вас присланы  ближние  бояре  и
дворяне и многий двор цесарский и, живя со  многими  людьми  и  лошадьми  на
границе, проедаются". Сам царь писал к нареченному тестю с упреком,  что  не
только сам не дает о себе никакого  известия,  но  даже  задерживает  гонцов
московских;  наконец  Власьев,  ждавши  понапрасну  целый  месяц  Мнишков  в
Слониме, решился сам ехать к ним в Самбор;  его  увещание  подействовало,  и
Марина выбралась в дорогу, с огромною свитою родных и знакомых.
   Сигизмунд надеялся,  что  зять  сендомирского  воеводы  отдаст  все  силы
Московского царства в распоряжение польскому правительству,  которому  тогда
легко будет управляться с турками, крымцами и шведами, легко  будет  завести
торговлю с Персией и Индиею. Лжедимитрий действительно хотел тесного союза с
Польшею, но не хотел быть только орудием в  руках  польского  правительства,
хотел, чтоб союз этот был столько же выгоден и для него, сколько для Польши,
и главное, он хотел, чтоб народ московский не смотрел на него как  на  слугу
Сигизмундова, обязанного заплатить королю за помощь на счет чести и владений
Московского государства. Говорят даже, что Лжедимитрий имел в виду отнять  у
Польши Западную Россию и присоединить ее к Восточной. По утверждении своем в
Москве Лжедимитрий спешил показать свои дружественные  отношения  к  Польше,
спешил сделать то, что можно  было  для  нее  сделать.  17  июля  смоленский
воевода писал оршинскому старосте, что  государь  литовских  торговых  людей
пожаловал, позволил им приезжать в Смоленск со всякими товарами и  торговать
с государевыми людьми во всем повольною торговлею, а кто из  них  захочет  в
Москву, может ехать беспрепятственно. Но этим все и ограничилось.  Сигизмунд
замечал холодность со стороны Лжедимитрия и считал  себя  вправе  обнаружить