в покои жены; сказав ей, чтобы она спасалась  от  мятежников,  сам  поспешил
пробраться в каменный дворец, выскочил из окна на подмостки, устроенные  для
брачного празднества, с одних подмосток хотел  перепрыгнуть  на  другие,  но
оступился, упал с вышины в 15 сажен на житный двор,  вывихнул  себе  ногу  и
разбил грудь.
   Между тем заговорщики, обезоружив  стражу,  бегали  из  одной  комнаты  в
другую, ища  Димитрия,  и  ворвались  в  покои  царицы.  Узнав  от  мужа  об
опасности, Марина спустилась сперва  вниз  в  подвал,  но  потом,  когда  ей
отсоветовали тут оставаться, опять взошла наверх, причем  была  столкнута  с
лестницы не узнавшей ее толпой, и едва успела пробраться в свою комнату, как
заговорщики  показались  у  дверей.  Тут  встретил  их  слуга   Марины,   Ян
Осмульский, и долго один сдерживал натиск толпы, наконец  пал  под  ударами.
Марина, небольшого роста  и  худенькая,  легко  спряталась  под  юбку  своей
гофмейстерины. Ворвавшись в комнату, заговорщики с ругательством  спрашивали
у женщин, где царь и царица? Им отвечали, что о  царе  не  знают,  а  царицу
отправили в дом к отцу ее. Прибытие  бояр,  глав  заговора,  положило  конец
отвратительным сценам грабежа и бесстыдства: они выгнали толпу и  приставили
стражу, чтобы не пускать никого к женщинам; Марину, которая вышла из  своего
убежища, проводили в другую комнату.
   Распорядившись насчет Марины, бояре спешили отвратить страшную опасность,
которая начинала было грозить им: стрельцы, стоявшие на  карауле  близ  того
места, где упал Димитрий, услыхали стоны раненого, узнали царя,  отлили  его
водою и перенесли на каменный фундамент сломанного годуновского дома.  Придя
в себя, Димитрий стал упрашивать стрельцов, чтоб они  приняли  его  сторону,
обещая им в награду жен и  имение  изменников  бояр.  Стрельцам  понравилось
обещание, они внесли его снова во дворец, уже опустошенный и  разграбленный;
в передней Димитрий заплакал, увидав верных своих алебардщиков, стоявших без
оружия, с поникшими головами; когда заговорщики хотели приблизиться к  нему,
то стрельцы начали стрелять из ружей. Для глав заговора теперь  шло  дело  о
жизни и смерти, и Шуйский стал горячо убеждать своих докончить начатое  дело
убийством самозванца. Заговорщики придумали средство  испугать  стрельцов  и
заставить их покинуть Димитрия, они закричали: "Пойдем в Стрелецкую слободу,
истребим их жен и детей, если они не  хотят  нам  выдать  изменника,  плута,
обманщика". Стрельцы испугались и сказали боярам: "Спросим царицу: если  она
скажет, что это прямой ее сын, то мы все за него помрем; если же скажет, что
он не сын ей, то бог в нем волен". Бояре согласились. В ожидании  ответа  от
Марфы заговорщики не хотели остаться в покое и  с  ругательством  и  побоями
спрашивали Лжедимитрия: "Кто  ты?  Кто  твой  отец?  Откуда  ты  родом?"  Он
отвечал: "Вы все знаете, что я царь ваш, сын Ивана Васильевича. Спросите обо
мне мать мою или выведите меня на Лобное место  и  дайте  объясниться".  Тут
явился князь Иван Васильевич Голицын и сказал, что он был  у  царицы  Марфы,
спрашивал: она говорит, что сын ее убит в  Угличе,  а  это  самозванец.  Эти
слова повестили народу  с  прибавкою,  что  сам  Димитрий  винится  в  своем
самозванстве и  что  Нагие  подтверждают  показание  Марфы.  Тогда  отовсюду
раздались крики: "Бей  его!  Руби  его!"  Выскочил  из  толпы  сын  боярский
Григорий Валуев и выстрелил в Димитрия, сказавши: "Что толковать с еретиком:
вот я благословлю польского свистуна!" Другие дорубили несчастного и бросили
труп его с крыльца на тело Басманова,  говоря:  "Ты  любил  его  живого,  не
расставайся и с мертвым".  Тогда  чернь  овладела  трупами  и,  обнажив  их,
потащила  через  Спасские  ворота  на  Красную   площадь;   поравнявшись   с
Вознесенским монастырем, толпа остановилась и спрашивала у Марфы:  "Твой  ли
это сын?" Та отвечала: "Вы бы спрашивали меня об этом, когда он был еще жив,
теперь он уже, разумеется, не мой". На Красной площади выставлены  были  оба
трупа в продолжение трех дней: Лжедимитрий лежал на столе в маске, с  дудкою
и волынкою, Басманов - на скамье у  его  ног.  Потом  Басманова  погребли  у
церкви Николы Мокрого,  а  самозванца  -  в  убогом  доме  за  Серпуховскими
воротами,  но  пошли  разные  слухи:  говорили,  что  сильные  морозы  стоят
благодаря волшебству расстриги, что над его  могилою  деются  чудеса;  тогда
труп его вырыли, сожгли на Котлах и, смешав пепел с порохом,  выстрелили  им
из пушки в ту сторону, откуда пришел он.
   В то время как одни толпы народа ругались над обезображенным трупом того,
кто незадолго величался  красным  солнцем  России,  другие  разделывались  с
ненавистными гостями. Прежде всего были побиты польские музыканты, найденные
во дворце; потом бросились к домам, занятым их  единоземцами;  мужчин  били,
женщин уводили к себе, но воевода сендомирский, сын его и князь  Вишневецкий
отражали силу силою до тех пор,  пока  им  на  помощь  не  подоспели  бояре,
которые, имея только в виду  разделаться  с  самозванцем,  вовсе  не  хотели
заводить войну с Польшею бесполезным убийством ее панов. Послов польских  не
тронули: бояре послали  сказать  Олесницкому  и  Гонсевскому,  что  им,  как
послам, опасаться нечего, и с своей  стороны  послы  и  люди  их  не  должны
мешаться с другими поляками, которые  приехали  с  воеводою  сендомирским  в
надежде завладеть Москвою и наделали много зла русским. Гонсевский  отвечал:
"Вы сами признали Димитрия царевичем, сами посадили его на  престол,  теперь
же, узнав, как говорите,  о  самозванстве  его,  убили.  Нам  нет  до  этого
никакого дела, и мы совершенно покойны насчет нашей безопасности, потому что
не  только  в  христианских  государствах,  но  и   в   бусурманских   послы
неприкосновенны. Что же касается до остальных поляков, то они приехали не на
войну, не для того, чтоб овладеть Москвою, но  на  свадьбу,  по  приглашению
вашего государя, и если кто-нибудь из их людей обидел кого-нибудь из  ваших,
то на это есть суд; просим бояр не допускать  до  пролития  крови  подданных
королевских, потому что если станут бить  их  пред  нашими  глазами,  то  не
только люди наши, но и мы  сами  не  будем  равнодушно  смотреть  на  это  и
согласимся лучше все вместе погибнуть, о следствиях  же  предоставим  судить
самим боярам". Для охранения послов было поставлено около  дома  их  пятьсот
стрельцов. За час до полудня прекратилась резня, продолжавшаяся семь  часов;
по одним известиям, поляков было убито 1200 или 1300 человек,  а  русских  -
400; по другим - одних поляков 2135 человек, иные же полагают - 1500 поляков
и 2000 русских.
   Несмотря на то что восстание было возбуждено во имя веры православной, во
имя земли Русской, гибнувших от друга еретиков и ляхов, в народе не могло не
быть сознания, что совершено дело нечистое  или  по  крайней  мере  нечистым
образом. При гибели Годуновых народ был спокоен: он был  уверен,  что  новый
царь есть истинный сын Иоанна IV, и в истреблении Борисова  семейства  видел
казнь, совершенную законным царем над своими изменниками, но теперь не  было
этой всеобщей уверенности. Многие были за Лжедимитрия; многие  взяли  оружие
при известии, что поляки бьют царя,  прибежали  в  Кремль  спасать  любимого
государя от рук врагов  ненавистных  и  видят  труп  его,  обезображенный  и
поруганный не поляками, а русскими, слышат, что убитый царь был обманщик, но
слышат это от таких людей, которые за минуту перед тем обманули их,  призвав
вовсе не на то дело, какое хотели совершить: обманом не бывают довольны, его