советников, но, кого именно, об этом ни слова, тогда как это  всего  важнее:
кто были именно советники Лжедимитрия, которые знали о  его  самозванстве  и
между тем действовали в его пользу?  Или  этих  советников  не  существовало
вовсе, а если существовали, то теперь были так могущественны,  что  имен  их
нельзя было открыть народу; но нам известно, что Димитрий посылал за  Марфою
князя  Михайлу  Васильевича  Скопина-Шуйского!  Следовательно,  Скопин   был
главным из  этих  советников  Лжедимитрия,  которым  приказано  было  беречь
накрепко, чтобы никто к ней не приходил и не разговаривал с нею о царе...
   Легко можно представить, какое впечатление  должны  были  произвести  эти
объявления Шуйского, царицы Марфы и бояр на многих жителей  самой  Москвы  и
преимущественно на жителей областных! Неизбежно должны были найтись  многие,
которым могло  показаться  странным,  как  вор  Гришка  Отрепьев  мог  своим
ведовством и чернокнижеством прельстить всех московских правителей?  Недавно
извещали народ, что новый царь есть  истинный  Димитрий;  теперь  уверяют  в
противном, уверяют, что Димитрий грозил  гибелью  православной  вере,  хотел
делиться с Польшею русскими землями, объявляют, что он за это погиб, но  как
погиб? - это остается в тайне; объявляют, что избран новый царь,  но  как  и
кем? - неизвестно: никто из областных жителей не был на этом  собрании,  оно
совершено без ведома земли; советные  люди  не  были  отправлены  в  Москву,
которые, приехав оттуда, могли бы удовлетворить любопытству своих сограждан,
рассказать им  дело  обстоятельно,  разрешить  все  недоумения.  Странность,
темнота  события  извещаемого  необходимо  порождали  недоумения,  сомнения,
недоверчивость, тем более что новый царь сел на престол тайком от  земли,  с
нарушением формы уже  освященной,  уже  сделавшейся  стариною.  До  сих  пор
области верили Москве, признавали каждое слово, приходившее к ним из Москвы,
непреложным, но теперь Москва явно  признается,  что  чародей  прельстил  ее
омрачением бесовским; необходимо рождался вопрос: не омрачены ли  москвитяне
и Шуйским? До сих  пор  Москва  была  средоточием,  к  которому  тянули  все
области; связью между Москвою и областями было  доверие  ко  власти,  в  ней
пребывающей; теперь это доверие было нарушено, и связь ослабела, государство
замутилось; вера, раз поколебленная, повела необходимо к  суеверию:  потеряв
политическую веру в Москву, начали верить всем и всему, особенно когда стали
приезжать  в  области  люди,  недовольные  переворотом  и   человеком,   его
произведшим, когда они стали рассказывать, что дело было иначе,  нежели  как
повещено в грамотах Шуйского.  Тут-то  в  самом  деле  наступило  для  всего
государства  омрачение  бесовское,  омрачение,  произведенное   духом   лжи,
произведенное делом темным и нечистым, тайком от земли совершенным.
   1 июня 1606 года Шуйский венчался на царство: новый  царь  был  маленький
старик лет за 50 с  лишком,  очень  некрасивый,  с  подслеповатыми  глазами,
начитанный, очень умный и очень скупой, любил только  тех,  которые  шептали
ему в уши доносы, и сильно верил чародейству. Подле нового  царя  немедленно
явилось и второе лицо по нем в государстве  -  патриарх:  то  был  Гермоген,
бывший митрополит казанский, известный своим сопротивлением не  православным
поступкам Лжедимитрия. Это сопротивление показывало уже в Гермогене человека
с твердым характером, готового страдать  за  свои  убеждения,  за  правду  и
неприкосновенность вверенного ему дела; таким  образом,  новый  патриарх  по
природе своей был совершенно в уровень своему высокому  положению  в  бурное
Смутное время, но современники жалуются,  что  с  этою  твердостию  Гермоген
соединял  жесткость  нрава,  непривлекательность  в  обращении,  неумеренную
строгость; жалуются  также,  что  он  охотно  слушал  наветы,  худо  отличал
истинное от ложного,  верил  всему.  Этою  слабостию  воспользовались  враги
Шуйского: они наговорили  патриарху  на  царя  и  успели  поссорить  их;  по
жесткости нрава патриарх не скрывал  своего  неудовольствия  и  обращался  с
царем вовсе недружественно, хотя в  то  же  время,  по  основным  убеждениям
своим, готов был всегда  защищать  Шуйского,  как  царя  венчанного,  против
возмутителей.
   Легко себе представить, как вредны были для Шуйского такие отношения  его
к патриарху, когда уж он и без  того  не  пользовался  большим  уважением  и
доверенностью подданных. Клятва, данная им при восшествии на престол, повела
к тому, что  на  него  стали  смотреть  не  так,  как  смотрели  на  прежних
государей; ограничение власти царской относительно наказания, ограничение ее
боярами, к царю нерасположенными, обещало безнаказанность смутам,  крамолам:
клеврет Голицына или другого какого-нибудь сильного боярина  мог  отважиться
на все по внушению своего милостивца, зная,  что  последний  может  защитить
его. Современники прямо говорят, что с воцарением Шуйского бояре стали иметь
гораздо больше власти, чем сам царь. Некоторые из бояр крамолили против царя
с целию занять его место, другие не  хотели  видеть  его  царем  по  прежним
отношениям; не все бояре были  в  заговоре  с  Шуйским  против  Лжедимитрия,
некоторые, и из них самые способные,  например  Михайла  Глебович  Салтыков,
князь  Рубец-Мосальский  и   другие,   оставались   верны   Лжедимитрию   и,
следовательно, были враждебны новому правительству, которое и  не  замедлило
подвергнуть их опале: князь Рубец-Мосальскпй был сослан воеводою  в  Корелу,
Афанасий Власьев - в Уфу, Салтыков -  в  Иван-город,  Богдан  Бельский  -  в
Казань; других стольников и дворян разослали  также  по  разным  городам,  у
некоторых отняли поместья и вотчины. Таким образом, в отдаленные области,  и
даже в качестве правителей, были отправлены люди озлобленные, то есть верные
возмутители или по крайней мере готовые принять самое деятельное  участие  в
возмущении для  свержения  правительства,  им  враждебного;  скоро  заметили
также, что и вообще новый царь изменил своему обещанию -  преследует  людей,
которые прежде были  ему  враждебны.  Глава  заговора,  виновник  восстания,
Шуйский был выкрикнут царем участниками в заговоре, восстании, людьми самыми
беспокойными, площадными крикунами и смутниками, испытавшими  уже  три  раза
свою силу при свержении и возведении царей; они выкрикнули Шуйского,  своего
вождя, в надежде богатых наград от него, но от скупого старика  нельзя  было
ничего дождаться; тогда эти  люди  стали  готовым  орудием  в  руках  врагов
Шуйского.
   Но все эти люди - и бояре могущественные,  имевшие  виды  на  престол,  и
сановники второстепенные,  враждебные  Шуйскому  или  по  личным  и  родовым
отношениям, или по приверженности к его предшественнику,  наконец,  смутники
из людей всякого происхождения, которым выгодны были перемены,  -  никто  не
мог отважиться прямо на свержение Шуйского: Голицын не имел никакого  права,
никакой возможности прямо выставить себя соперником новому  царю  и  открыто
против него действовать: какое из своих прав мог выставить Голицын,  которое
бы превышало права Шуйского? Он мог надеяться получить престол только тогда,
когда Шуйский будет свергнут чужим, а  не  его  именем,  следовательно,  мог
только крамолить против него, а не действовать открыто; то же  самое  должно
сказать и о всех других людях, почему бы то ни было  недовольных  Шуйским  и
желавших перемены: во чье имя возмутились бы они, кого предложили бы  взамен
Шуйского? Для всех нужен был предлог к восстанию, нужно было  лицо,  во  имя
которого можно было действовать, лицо, столько могущественное,  чтобы  могло