приятелей моих, ничего не захвативши. Когда у вас было коло под  Новгородом,
то вы допытывались, настоящий ли я царь Димитрий или  нет?"  Послы  отвечали
ему на это с сердцем: "Видим теперь, что  ты  не  настоящий  царь  Димитрий,
потому что тот умел людей рыцарских уважать и принимать,  а  ты  не  умеешь.
Расскажем братьи нашей, которые нас послали, о твоей неблагодарности,  будут
знать, что делать". С этими словами послы вышли; Лжедимитрий  прислал  потом
звать их обедать и просить, чтобы не сердились за его слова. Оказалось,  что
самозванец  встретил  их  так  грубо  по   наущению   Меховецкого,   который
предчувствовал, что должен будет уступить Рожинскому всю власть. Когда послы
возвратились в Кромы и рассказали своим о приеме, какой им сделал  царь,  то
поляки  решились  идти  назад:  но  те  поляки,  которые  были  в   Орле   с
Лжедимитрием, удержали их, дав знать, что все пойдет  иначе,  когда  приедет
сам князь Рожинский.
   Рожинский поехал в Орел с отрядом своего войска и переночевал  в  городе;
на другое утро получил приглашение  ехать  до  руки  царской;  но  когда  он
собрался и выехал, то прискакал гонец, чтобы воротился:  царь  еще  в  бане;
самозванец каждый день ходил в баню  и  говорил,  что  он  там  отдыхает  от
трудов. Но Рожинский не воротился и вошел в дом, где  жил  Лжедимитрий;  тут
начался спор между его провожатыми и придворными: последние требовали, чтобы
поляки вышли из избы и дали время царю прийти и усесться на своем  месте,  и
тогда уже, по его зову, должны войти. Но Рожинский и на это не согласился, и
самозванец должен был проходить между поляками: идучи, он  отворачивал  лицо
от той стороны, где стоял Рожинский, и когда уселся на  престоле,  то  князь
подошел к нему,  сказал  речь  и  поцеловал  руку.  После  этого  был  обед:
Рожинский сидел с царем за одним столом, остальные поляки -  за  другим.  За
обедом и после обеда было много разных разговоров: самозванец расспрашивал о
сильном восстании, рокоше, бывшем тогда против короля  в  Польше,  и,  между
прочим, сказал, что не согласился бы  быть  королем  в  Польше:  "Не  на  то
уродился монарх московский, чтобы им заправлял какой-нибудь арцыбискуп".  На
другой день  Рожинский  потребовал,  чтобы  ему  было  позволено  поговорить
наедине с царем. Начали оттягивать, день, другой;  Рожинский  рассердился  и
собрался уже выехать, как вдруг прибегают к нему ротмистры и простые поляки,
бывшие прежде  у  Лжедимитрия,  просят  его  и  всех  его  товарищей,  чтобы
подождали до другого дня. "Мы, - говорили они, - соберем коло, и  если  царь
не переменит своего поведения, то мы соединимся с вами, свергнем Меховецкого
и провозгласим гетманом тебя, князя Рожинского". Рожинский выехал из  города
в посад и там решился ждать до утра.
   На другой день, действительно, поляки собрались в коло, сидя на  лошадях,
пригласили и Рожинского с  товарищами.  Тут  провозгласили,  что  Меховецкий
лишен гетманства и изгоняется из войска вместе с некоторыми другими  и  если
осмелятся  остаться  при  войске,  то  вольно  каждому  убить  их;  гетманом
выкрикнули Рожинского и отправили  посольство  к  царю,  чтобы  назвал  тех,
которые донесли ему об измене Рожинского. Тот  отказался  объявить  об  этом
через послов, но обещал сам приехать в  коло,  и  действительно  приехал  на
богато убранном коне, в золотом  платье,  приехало  с  ним  несколько  бояр,
пришло несколько пехоты. Въехав в коло и услыхав шум, Лжедимитрий крикнул  с
неприличною бранью, когда все успокоилось, один  из  войска  от  имени  кола
повторил ему просьбу указать тех, кто называл Рожинского изменником.  Сперва
самозванец велел отвечать одному из своих русских, но тот отвечал не так,  и
самозванец сказал: "Молчи, ты не умеешь по их говорить, я  сам  буду",  -  и
начал: "Вы посылали ко мне, чтобы я выдал вам верных слуг моих, которые меня
предостерегают от беды, никогда этого не повелось, чтобы государи московские
верных слуг своих выдавали, и я этого не сделаю не только для вас,  но  если
бы даже и сам бог сошел с неба и велел мне это сделать". Ему отвечали: "Чего
ты  хочешь?  Оставаться  только  с  теми,  которые  тебе  по  углам   языком
прислуживают, или с войском, которое пришло  здоровьем  и  саблей  служить?"
"Как себе хотите, хоть ступайте прочь", - отвечал  самозванец.  Тут  начался
страшный шум; одни кричали: "Убить негодяя, рассечь!" Другие: "Схватить его,
негодяя: привел нас, а теперь вот чем кормишь?"  Самозванец  не  смутился  и
поехал спокойно в город к своему двору, но поляки  Рожинского  приставили  к
нему стражу, чтобы не убежал. Тогда он пришел в отчаяние  и,  будучи  всегда
трезвым, выпил множество горелки, думая этим себя  уморить,  однако  остался
жив. Между тем весь остальной день и всю ночь придворные  его  -  Валавский,
канцлер, Харлинский, маршалок, князь  Адам  Вишневецкий,  конюший  -  бегали
между ним и войском, хлопоча о примирении.  Наконец  помирились,  самозванец
опять приехал в коло, извинился, и Рожинский отправился покойно в свой  стан
к Кромам. В это время приехали к Лжедимитрию другие союзники: приехало  3000
запорожцев, также приехало  5000  донцов  под  начальством  Заруцкого.  Этот
Заруцкий был родом из Тарнополя, еще ребенком  был  взят  в  плен  татарами,
выросши, ушел к донским козакам, отличился между ними и  теперь  приехал  на
службу к  Лжедимитрию  уже  старшиною,  выдавался  он,  действительно,  пред
товарищами красотою,  стройностию,  отвагою.  Донцы  привели  к  Лжедимитрию
вместо казненного в Москве Лжепетра  другого  племянника,  также  сына  царя
Феодора; дядя велел убить его; козакам понравились самозванцы:  в  Астрахани
объявился царевич Август, потом  князь  Иван,  сказался  сыном  Грозного  от
Колтовской;  там  же  явился  третий  царевич,  Лаврентий,  сказался  внуком
Грозного от царевича Ивана; в степных юртах явились: царевич Федор,  царевич
Клементий, царевич Савелий, царевич Семен, царевич Василий, царевич  Ерошка,
царевич Гаврилка, царевич Мартынка - все сыновья царя Феодора Иоанновича.
   Когда на юге обнаруживались явные  признаки,  показывавшие,  что  тяжелая
болезнь  государственного  тела  будет  продолжительна,  Москва   продолжала
волноваться страшными слухами. Тотчас по взятии  Тулы,  когда  еще  царь  не
приезжал в столицу, Москва была напугана  видением:  какой-то  муж  духовный
видел во сне, что сам Христос явился в Успенском соборе  и  грозил  страшною
казнью московскому  народу,  этому  новому  Израилю,  который  ругается  ему
лукавыми своими делами, праздными обычаями и сквернословием: приняли мерзкие
обычаи, стригут бороды, содомские дела творят и  суд  не  праведный,  правым
насилуют, грабят чуждые имения, нет истины ни в царе, ни в патриархе,  ни  в
церковном чине,  ни  в  целом  народе.  Видевший  этот  сон  сказал  об  нем
благовещенскому протопопу Терентию, тот  все  списал  с  его  слов  и  подал
записку  патриарху,  дали  знать  и  царю,  скрыли,  однако,  имя  человека,
видевшего сон, потому что он заклял Терентия именем божиим  не  говорить  об
нем. Видение это читали в Успенском соборе вслух всему народу  и  установили
пост с 14 октября  по  19-е.  Несмотря,  однако,  на  недобрые  предвещания,
Шуйский спешил воспользоваться спокойным зимним временем и  17  января  1608
года    отпраздновал    свадьбу    свою    на    княжне    Марье    Петровне
Буйносовой-Ростовской, с которою помолвил еще при Лжедимитрии.
   Весною самозванец с гетманом своим Рожинским двинулся к Волхову и здесь в
двухдневной  битве,  10  и  11  мая,  поразил  царское  войско,  бывшее  под
начальством князей Дмитрия  Шуйского  и  Василия  Голицына,  который  первый