такое насильство  чинили,  какого  никогда  в  Москве  не  бывало.  Потом  в
объяснении упомянуто о появлении в Польше нового самозванца, который есть не
иной кто, как Михайло Молчанов, вовсе не  похожий  на  первого  Лжедимитрия.
Посланники требовали удовлетворения за кровопролитие  и  расхищение  царской
казны, бывшие следствием подсылки от Польши Лжедимитрия,  но  вместе  с  тем
объявили, что царь Василий не хочет нарушать мира  с  Польшею.  Паны  радные
отвечали: "Государь наш ни в чем не  виноват;  вы  говорите,  что  Димитрий,
который был у вас государем, убит, а из  Северской  страны  приехали  многие
люди, ищут этого Димитрия по нашему  государству,  сказывают,  что  он  жив,
ушел; так нашему государю ваших людей унять ли? А в Северской стране  теперь
государем какой-то Петр, но этого ведь не наш государь поставил?  Сами  люди
Московского государства между собою разруху сделают, а на нас  пеняют.  Если
государь ваш отпустит сендомирского воеводу с товарищами и всех  польских  и
литовских людей, которые теперь на Москве, то ни Дмитряшки, ни  Петрушки  не
будет; а если государь ваш их не отпустит, то и Димитрий, и  Петр  настоящие
будут и наши за своих с ними заодно станут". Посланники грозили панам также,
что если король не исправится, то царь Василий пошлет на Ливонию  королевича
Густава. Но для Сигизмунда грознее  был  польский  рокош,  чем  какой-нибудь
Густав, и потому он вовсе не хотел войны с новым московским царем,  радуясь,
что последний также не может желать  этой  войны,  угрожаемый  Дмитряшкою  и
Петрушкою. О судьбе первого Лжедимитрия  король  не  мог  жалеть  не  потому
только, что непобедимый цесарь не хотел  ничем  поступиться  Польше:  ходили
слухи, что некоторые из рокошан имели тайные сношения  с  Лжедимитрием,  что
дело шло у них о провозглашении его королем польским,  что  Димитрий  обещал
выслать  деньги  некоторым  панам  и,  между  прочим,  Стадницкому,   самому
яростному противнику короля. Вот почему король обещал Волконскому  в  скором
времени отправить своих посланников в Москву,  и  действительно,  в  октябре
1607 года приехали в Москву посланники Сигизмундовы - пан Витовский и  князь
Друцкой-Соколинской поздравить царя  Василия  с  восшествием  на  престол  и
требовать отпуска прежних послов и всех других поляков.  Переговоры  длились
до 25 июля 1608 года, когда посланники заключили перемирие с боярами на  три
года и одиннадцать месяцев на следующих условиях: оба государства остаются в
прежних границах; Москва и Польша не должны помогать врагам друг друга; царь
обязывается отпустить в Польшу воеводу сендомирского с  дочерью  и  сыном  и
всех задержанных поляков;  король  обязывается  тем  же  самым  относительно
русских, задержанных в Польше; король  и  республика  должны  отозвать  всех
поляков, поддерживающих самозванца, и вперед никаким самозванцам не верить и
за них не вступаться, Юрию Мнишку не признавать зятем  второго  Лжедимитрия,
дочь  свою  за  него  не  выдавать,  и  Марине  не   называться   московскою
государынею.  Посланники  обязались  писать  к  Лжедимитриевым   полякам   с
увещанием оставить самозванца; на возвратном пути отсылать  обратно  в  свои
земли польских ратных людей, которые  им  встретятся,  и  разослать  во  все
пограничные  города  объявления,  чтобы  никто  не  смел  идти  на  войну  в
Московское государство; обязались, что поедут прямо в Польшу, избегая всяких
сношений и свиданий с поляками Лжедимитриевыми; но не хотели обязаться,  что
король выведет Лисовского из Московского государства, потому  что  Лисовский
изгнанник из земли и чести своей отсужден.
   Мы видели, что еще  до  заключения  договора,  когда  Лжедимитрий  был  в
Звенигороде, посланники отправили в его стан Борзковского с приказом полякам
выйти из Московского государства. Но Рожинский с  товарищами  отвечали,  что
так как они уже взялись за дело, то ничьего  приказу  больше  не  слушают  и
того, с кем пришли, хотят посадить в его столице.  После  этого  Лжедимитрий
немедленно   двинулся   к   Москве,   не   встречая   по-прежнему   никакого
сопротивления; царь выслал было против него  войско  под  начальством  князя
Скопина-Шуйского и Ивана Никитича Романова, и воеводы эти  расположились  на
реке Незнани между Москвою и Калугою, но в войске открылся  заговор:  князья
Иван Катырев,  Юрий  Трубецкой  и  Троекуров  вместе  с  некоторыми  другими
решились  передаться  самозванцу;  заговорщиков  схватили,  пытали,  знатных
разослали в города по тюрьмам, незнатных казнили, но царь не велел уже этому
войску встречать самозванца, а велел ему идти в  Москву.  Здесь  в  народных
толпах слышались слова: "Если б он не был настоящим Димитрием, то  князья  и
бояре, которые к нему отъехали, воротились бы; значит, он тот же  самый.  Да
что ж нам-то? Ведь князья и бояре перебили его поляков и его самого выгнали;
мы об этом ничего не знали". "Он ведун, - говорил один, - по глазам  узнает,
кто виноват, кто нет". "Ахти мне! - отвечал другой,  -  мне  никогда  нельзя
будет ему на глаза показаться: этим самым ножом я зарезал пятерых поляков".
   1 июня войско Лжедимитрия приблизилось к столице и остановилось над рекою
Москвою; сначала не знали, где лучше расположиться: некоторые говорили,  что
надобно перейти на другую сторону и  занять  большую  дорогу  на  север,  по
которой приходят в Москву и ратные люди и припасы. Это мнение взяло верх,  и
войско перешло к  селу  Тайнинскому.  Но  выбранное  место  оказалось  очень
невыгодным, и через несколько дней обнаружилась большая опасность: некоторые
из русских, находившихся при Лжедимитрии, завели сношения с  Москвою,  ночью
бежали в Москву, но были схвачены сторожами и объявили товарищей:  одних  из
них посадили на кол, другим отрубили головы. Счастливо избавившись  от  этой
опасности, самозванец не хотел  более  оставаться  в  Тайнинском:  он  думал
отрезать  Москву  от  сообщения  с  севером,  а  между  тем  царские  войска
отрезывали его от юга, перехватывая шедших к нему из Польши купцов и  ратных
людей. Вот почему решили возвратиться на старое место; но московское  войско
стояло на Тверской дороге: Лжедимитрий, разбив его, перешел на Волоколамскую
дорогу и выбрал наконец удобное место для стана  -  в  Тушине,  между  двумя
реками: Москвою и Всходнею. Сюда к Рожинскому и товарищам его приехал  опять
из Москвы от послов  королевских  пан  Доморацкий  с  приказом  выходить  из
областей московских, но поехал с прежним ответом: Рожинский хотел вступить в
Москву после решительной битвы. Царское войско, в  числе  семидесяти  тысяч,
стояло на реке Ходынке, сам царь с  двором  и  отборными  полками  стоял  на
Пресне, готовый его поддерживать. Ночью врасплох Рожинский напал на  царское
войско, захватил весь обоз  и  гнал  бегущих  до  самой  Пресни,  но  здесь,
подкрепленные полками, высланными  царем,  бегущие  остановились  и  в  свою
очередь погнали поляков, которые остановились за рекой Химкою, отсюда  опять
ударили на русских и, отогнавши их за Ходынку, возвратились в свой тушинский
стан, очень довольные,  что  так  кончилось  дело,  ибо  некоторые  из  них,
испуганные поражением у Пресни, прибежав в стан, велели уже запрягать  возы,
чтобы бежать дальше к границе. Поляки хвалились, что они последние  прогнали
русских, которые не преследовали их более из-за  Ходынки,  но  признавались,
что битва дорого им стоила.  Опасаясь  нападения,  они  окопали  свой  стан,
обставили частоколом, поделали башни и ворота.
   В  половине  августа  Рожинский  прислал   к   боярам   грамоту,   требуя
переговоров; бояре  отвечали:  "Пишете  к  нам,  боярам,  и  ко  всем  людям
Московского государства о ссылках, чтобы мы бояр, дворян и  изо  всех  чинов