с казначеем заодно, писала к вору, называя его братом,  и  литовским  панам,
Сапеге с товарищами, писала челобитье: спасибо вам,  что  вы  вступились  за
брата моего, московского государя царя Димитрия Ивановича;  также  писала  в
большие таборы к пану Рожинскому с товарищи. А к Иосифу  Девочкину  посылает
по вся  дни  с  пирогами,  блинами  и  с  другими  разными  приспехами  и  с
оловяниками, а меды берет с твоих царских обиходов, с троицкого  погреба;  и
люди королевины живут у него безвыходно и топят на него бани еженедельно, по
ночам. И я, богомолец твой,  королеве  о  том  говорил,  что  она  к  твоему
государеву изменнику по вся дни с питьем и едою посылает, и королева за  это
положила на меня ненависть и пишет к тебе, государю, на меня ложно, будто бы
я ее бесчестил, и тебе бы, государю, пожаловать, о  том  свой  царский  указ
учинить, чтоб от ее безумия святому месту  какая  опасность  не  учинилась".
Странно,  как  вдруг  братия  Троицкого  монастыря  превратилась  в   одного
богомольца! Кто же этот  богомолец?  Отгадать  нетрудно:  прежде  в  той  же
грамоте говорится, что на них, старцев, или на него, богомольца, архимандрит
и соборные старцы положили ненависть за донос на Девочкина; но мы знаем, что
доносчиком  был  Гурий  Шишкин.  Таким  образом,  обвинители   Девочкина   и
Голохвастова, сами действуя нечисто, лишают себя доверенности.
   Но как бы то ни было, какие бы ни были поползновения к  измене,  Троицкий
монастырь держался, тогда  как  другие  города  северной  части  Московского
государства легко доставались в руки тушинцам. Но и здесь успех последних не
был продолжителен. Мы видели, что борьба, которою знаменуется Смутное время,
происходила,   собственно,   между   противуобщественным   и    общественным
элементами,  между  козаками,  бездомовниками,  людьми,  недовольными  своим
состоянием и стремящимися жить на счет других, на счет  общества,  и  людьми
земскими, охранителями порядка государственного. В  этом  отношении  область
Московского государства делилась на две части - южную и  северную.  В  южной
части, Украйне, прилегавшей к степи и границе литовской, преобладал  элемент
козацкий, здесь города по преимуществу носили характер  военных  укреплений,
сюда стекались изо всего государства люди беспокойные, не могшие  оставаться
по разным причинам на прежних местах жительства. Северные же области,  давно
уже спокойные, были относительно южных в цветущем  состоянии:  здесь  мирные
промыслы не были прерываемы татарскими нашествиями, здесь  сосредоточивалась
деятельность торговая,  особенно  с  тех  пор,  когда  открылся  беломорский
торговый путь, одним словом, северные области были самые  богатые,  и  в  их
народонаселении преобладали земские люди, люди,  преданные  мирным  выгодным
занятиям, желающие охранить свой труд и его следствия,  желающие  порядка  и
спокойствия. Элемент противуобщественный действовал во имя царя  тушинского;
но, к несчастию, у людей земских  не  было  представителя,  ибо  и  в  самой
Москве, тем более в областях, после недавних  страшных  и  странных  событий
господствовала смута, шатость, сомнение; этим состоянием, отнимавшим руки  у
земских  людей,  воспользовались  тушинцы  и  овладели   многими   северными
городами. Прежде других захвачен  был  Суздаль:  здесь  жители  хотели  было
обороняться, но вокруг какого-то  Меншика  Шилова  собрались  люди,  которые
начали целовать крест царю Димитрию. Мы видели  уже,  как  в  Смутное  время
могущественно  действовал  на  нерешительную  толпу  первый  пример,  первый
сильный голос: весь город последовал примеру  Шилова,  волею  и  неволею  не
сопротивлялся и архиепископ. В Суздале засел Лисовский, опустошая  окрестную
страну. Владимир был увлечен Иваном Ивановичем Годуновым:  крепко  стоя  под
Кромами за родственника своего против первого Лжедимитрия, Годунов не  хотел
теперь стоять за Шуйского; он не послушался  царского  указа,  не  поехал  в
Нижний, остался во Владимире и привел его жителей к присяге самозванцу, хотя
сначала,  подобно  суздальцам,  и  они  хотели  было  сесть  в   осаде.   Но
переяславцы, едва только отряды Сапегина войска показались пред их  городом,
присягнули самозванцу и вместе с тушинцами двинулись на Ростов. Ростовцы, по
словам современного известия, жили просто, совету и обереганья не было;  они
хотели бежать далее на север всем городом, но были остановлены  митрополитом
своим Филаретом Никитичем Романовым и воеводою Третьяком  Сеитовым,  который
собрал  несколько  тысяч  войска,  напал  с  ним  на  Сапегиных  козаков   и
переяславцев, но был разбит, бежал в Ростов и там упорно защищался  еще  три
часа. Одолев наконец воеводу, козаки  и  переяславцы  ворвались  в  соборную
церковь, где заперся Филарет с  толпами  народа,  и,  несмотря  на  увещания
митрополита, вышедшего с хлебом и солью, выбили  двери,  перебили  множество
людей, поругали святыню; сам летописец говорит, что все это было сделано  не
литовскими людьми, а своими, переяславцами: такой поступок последних  трудно
объяснить иначе, как историческою враждою Переяславля к Ростову. Филарета  с
бесчестием  повезли  в   Тушино,   где   ждали   его   почести   еще   более
унизительные,чем прежнее поругание: самозванец из уважения к его  родству  с
мнимым братом своим, царем Феодором, объявил его  московским  патриархом,  и
Филарет должен был из Тушина рассылать грамоты по своему  патриаршеству,  т.
е. по областям, признававшим самозванца. Так, дошла до  нас  его  грамота  к
Сапеге  об  освящении  церкви;  она  начинается:   "Благословение   великого
господина, преосвященного Филарета, митрополита ростовского и  ярославского,
нареченного патриарха московского и всея Руси".
   Ростовские беглецы  смутили  и  напугали  жителей  Ярославля,  лучшие  из
которых, покинув домы,  разбежались;  остальные  с  воеводою  своим,  князем
Федором Борятинским, отправили повинную в Тушино:  "Милость,  государь,  над
нами, над холопами своими, покажи, вину нашу нам отдай, что мы против  тебя,
государя, стояли, по греху своему неведаючи; а прельщали нас, холопей твоих,
твои государевы изменники, которые над тобою умышляли,  сказывали  нам,  что
тебя на Москве убили, и в  том  мы  перед  тобою  виноваты,  что  тем  твоим
государевым изменникам поверили: смилуйся над нами, вину нашу нам  отдай:  а
мы тебе, государю, ради служить и во всем прямить и за  тебя,  прирожденного
государя, умереть; смилуйся пожалуй, чтобы мы на твою царскую  милость  были
надежны". Посл этого  Борятинский  послал  в  Вологду  к  тамошнему  воеводе
Пушкину  наказ  и  целовальную   запись:   Пушкин   присягнул   по   примеру
Борятинского; последний отправил наказ в Тотьму,  и  тотмичи  "от  нужды  со
слезами  крест  целовали".  В  Тотьме  присягнул  вору  и  Козьма  Данилович
Строганов, но в то же время, собирая ночью детей боярских  и  лучших  людей,
читал им увещательные грамоты царя московского. Кого было  слушать,  на  что
решиться? Двадцать два города присягнули царю тушинскому, по  большей  части
неволею, застигнутые врасплох, увлекаемые примером, в тяжком недоумении,  на
чьей стороне правда? (Октябрь 1608.) Но скоро из  этого  недоумения  земские
люди, жители северных городов и сел, были выведены поведением тушинцев. Один
из последних,  описывая  приход  польских  отрядов  на  помощь  Лжедимитрию,
говорит: "Удивительное дело, что, чем больше нас собиралось, тем  меньше  мы
дела делали, потому что с людьми умножились между нами и партии".  Сапега  и
Лисовский  действовали  отдельно:  нашлись  люди,  которые   назло   гетману
Рожинскому и вопреки решению кола хотели ввести опять Меховецкого в  войско,
и тот приехал в Тушино. Рожинский, узнав об этом, послал сказать  ему,  чтоб