людей прислали к вам говорить о добром деле, а вы пришлете  к  нам  панов  и
рыцарских людей. Пишете, чего знающим людям писать не годится. В  Российском
государстве над нами государь наш царь и великий князь Василий  Иванович,  и
мы все единодушным изволением имеем его, как и прежних великих государей,  и
во всяких делах  без  его  повеления  и  начинания  ссылаться  и  делать  не
привыкли. Удивляемся тому, что ты называешь себя человеком доброго  рода,  а
не стыдно тебе, что вы, оставя государя  своего  Сигизмунда  короля  и  свою
землю, назвавши неведомо какого вора царем Димитрием, у  него  в  подданстве
быть и кровь христианскую невинно проливать хотите. Мы тебе ответ  даем:  то
дело будет доброе, как ты князь Роман Рожинский со всеми литовскими  людьми,
поймав того вора, пришлете к государю нашему, а сами  немедленно  из  нашего
государства в свою землю выйдете; вам ведомо, что  государь  наш  с  королем
литовским помирился и, закрепив мирное постановление, послов и сендомирского
со всеми людьми в Литву отпустил". Между тем Лисовский с козаками действовал
особо, взял Зарайск, для отнятия  у  него  этого  города  пришел  из  Рязани
воевода Захар  Ляпунов,  но  был  разбит  Лисовским  наголову.  После  этого
Лисовский пошел к Коломне, взял ее приступом, разорил, но на дороге к Москве
был разбит князьями Куракиным и Лыковым и Коломна опять была занята  на  имя
Шуйского.
   Так война велась с переменным счастием, но для Шуйского впереди  не  было
ничего утешительного. Самозванец укрепился под  Москвою;  вопреки  договору,
заключенному с послами королевскими, ни  один  поляк  не  оставил  тушинский
стан, напротив, приходили один за другим новые отряды: пришел  прежде  всего
Бобровский с гусарской хоругвью, за ним - Андрей Млоцкий с двумя  хоругвями,
гусарскою и козацкою; потом Александр Зборовский;  Выламовский  привел  1000
добрых ратников; наконец, около осени пришел Ян Сапега, староста  усвятский,
которого имя вместе с именем Лисовского получило такую черную знаменитость в
нашей истории. Сапега пришел вопреки королевским листам, разосланным во  все
пограничные города и к нему особенно.  Мстиславский  воевода  Андрей  Сапега
прямо признался смоленскому воеводе Шеину, что польскому  правительству  нет
никакой возможности удерживать своих подданных от перехода  за  границу:  "Я
тебе настоящую и правдивую речь пишу, что все это  делается  против  воли  и
заказу его королевской милости; во  всем  свете,  за  грехи  людские,  такое
своевольство стало, что и усмирить трудно; не таю от вас и того, что  многие
люди, подданные его королевской милости, и против самого государя  встали  и
упорно сопротивляться осмелились; но бог милостив, государю  нашему  на  них
помог, и они, убегая от  королевского  войска,  идут  своею  волею  в  чужие
государства, против заказа его королевской милости". Таким  образом,  победа
Сигизмунда над рокошанами доставила Лжедимитрию  новых  союзников.  Узнав  о
походе Сапеги, самозванец послал к нему письмо,  в  котором  просил  его  не
грабить по дороге жителей, присягнувших ему,  Димитрию;  письмо  заключается
словами: "А  как  придешь  к  нашему  царскому  величеству  и  наши  царские
пресветлые очи увидишь, то мы тебя пожалуем своим царским  жалованьем,  тем,
чего у тебя и на разуме нет".
   Но нужнее всех этих подкреплений для самозванца было присутствие Марины в
его стане. Узнав, что в исполнение договора  Мнишек  с  дочерью  отпущен  из
Ярославля в Польшу  и  едет  к  границе  под  прикрытием  тысячного  отряда,
самозванец разослал в присягнувшие ему пограничные города приказ: "Литовских
послов и литовских людей перенять и в Литву не пропускать; а где их поймают,
тут  для  них  тюрьмы  поставить  да  посажать  их  в  тюрьмы".  Но  он   не
удовольствовался этим распоряжением и отправил перехватить их  Валавского  с
полком его; но полякам, которые уже давно служили Лжедимитрию, почему-то  не
хотелось, чтобы Марина была у них в стане: очень вероятно, что, уверенные  в
самозванстве своего царя, они не хотели силою заставить  Мнишка  и  особенно
его дочь признавать вора за настоящего, прежнего Димитрия и  боялись  дурных
для себя последствий от подобного насилия, не могли они  знать,  что  Мнишки
пожертвуют всем для честолюбия. Как бы то ни было,  Валавский,  по  уверению
одного из товарищей своих, с умыслом  не  нагнал  Мнишка.  Тогда  самозванец
отправил  Зборовского;   этот,   приехавши   недавно,   хотел   прислужиться
Лжедимитрию, пошел очень скоро, нагнал Мнишка под Белою, разбил  провожавший
его московский отряд и воротил Мнишка  с  семейством  и  послом  Олесницким;
Гонсевский, отделившись от них за несколько дней перед тем, уехал за границу
другой дорогою. Но теперь затруднение состояло в том, что Марина и  отец  ее
не хотели прямо ехать к самозванцу в Тушино, не хотели безусловно отдаваться
ему в руки: они приехали прежде в стан к Сапеге и оттуда уже вели переговоры
с Лжедимитрием. Говорят, что Мнишек и  послы  заранее  условились,  чтоб  их
захватили из Тушина, и для этого нарочно, против воли приставов, стояли  два
дня на одной станции, все поджидая  погони.  По  другому  известию,  Марина,
увидавши тушинского вора, увидавши, что нет ничего общего  между  ним  и  ее
прежним мужем, никак не хотела признать его; для убеждения ее к  тому  нужно
было время и долгие переговоры. Оба эти  известия  легко  согласить:  Марина
могла заранее знать,  что  ее  переймут  посланные  из  Тушина,  могла  быть
согласна на это, ибо у нее менее чем у кого-нибудь было причин сомневаться в
спасении ее мужа, по крайней мере она должна была желать  убедиться  в  этом
лично и, убедившись в противном, сначала отказалась признать обманщика своим
мужем. Рассказывают,  что,  подъезжая  к  Тушину,  Марина  была  чрезвычайно
весела, смеялась и пела. Но вот на осьмнадцатой миле от стана  подъезжает  к
ее карете молодой польский шляхтич и говорит ей: "Марина Юрьевна! Вы  веселы
и песенки распеваете; оно бы и следовало вам радоваться, если б вы  нашли  в
Тушине настоящего своего мужа, но  вы  найдете  совсем  другого".  Веселость
Марины пропала от этих страшных слов, и плач  сменил  песни.  Это  нежелание
Марины ехать немедленно в Тушино, долгие переговоры с нею и  отцом  ее  были
очень вредны для Лжедимитрия, как признается один из поляков, ему служивших,
и последовавшее потом согласие Марины и отца ее признать его одним  лицом  с
первым Димитрием  уже  не  могло  изгладить  первого  вредного  впечатления,
произведенного их колебанием, хотя самозванец и хлопотал об этом изглажении;
так, в одном письме он говорит Марине, чтоб  она,  находясь  в  Звенигороде,
присутствовала в тамошнем  монастыре  при  торжестве  положения  мощей:  "От
этого, - пишет Лжедимитрий, - в  Москве  может  возбудиться  к  нам  большое
уважение, ибо вам известно, что прежде противное поведение возбудило  к  нам
ненависть в народе и было причиною того, что мы лишились престола".
   Мнишек только тогда решился назваться тестем  второго  самозванца,  когда
тот дал ему запись, что тотчас по овладении Москвою выдаст ему 300000 рублей
и  отдаст  во  владение  Северское  княжество  с   четырнадцатью   городами.
Олесницкий также получил жалованную грамоту на город  Белую.  5  сентября  в
стане Сапеги происходило тайное  венчание  Марины  со  вторым  Лжедимитрием,
совершенное духовником ее, иезуитом, который, разумеется, убедил ее  в  том,
что все  позволено  для  блага  римской  церкви.  Последняя  не  теряла  еще
совершенно надежды на воскресение Димитрия, как  видно  из  писем  кардинала
Боргезе  к  папскому  нунцию  в  Польше.  Сначала  он  пишет:  "Мне  кажется