оборонить их от Плещеева, но Шереметев  отвечал  им,  чтобы  целовали  крест
таборскому царю; те, делать нечего, целовали крест и начали давать  Плещееву
корм и подымщину. Но потом Шереметев и Грамотин  выслали  вооруженный  отряд
грабить и брать в плен крестьян по волости;  пленных  мучили  на  пытках  и,
вымучивши деньги, отпускали, приговаривая: "Зачем мужик крест  целовал!"  Но
мужик знал, что сам воевода велел ему крест целовать.  Псковичи  волновались
все сильнее и сильнее, видя гибель пригородам и  крестьянам,  воеводские  не
правды, обиды и грабеж, опасаясь, что когда придут новгородцы с немцами,  то
Шереметев еще более возьмет силы и тогда уже не будет от него никому пощады.
Один сын боярский распустил слух, что отправлена грамота в Москву с  доносом
на 70 человек посадских; со страхом указывали друг другу на крепкие  тюрьмы,
поставленные воеводою, тогда как прежде тюрьмы  были  простые,  без  ограды.
Шереметев много раз спрашивал у псковичей: "Что у вас  дума?  Скажите  мне!"
Псковичи молчали, думы у них не было  никакой;  но  когда  воевода  говорил:
"Немцы будут во Псков", - то был ответ: "Немцев не хотим и  за  то  помрем".
Большие люди также, вместо того чтоб утишать народ, как  нарочно,  больше  и
больше раздражали его:  перестали  ходить  во  всегородную  избу,  гнушались
мелкими людьми, смеялись над ними; когда звали их на совет, то не  ходили  и
давали во всем  волю  мелким  людям  да  стрельцам,  козакам,  поселянам,  а
стрельцы превозносили таборского царя Димитрия за добродетель и милость,  за
хитрость воинскую, за силу великую. Эти слова наполняли всех радостию, чаяли
истины и от всех зол избавления и от властельских всяких  насильств,  потому
что воеводы, несытые мздоиманием и  грабежом,  восколебали  мир  всякими  не
правдами, всякую правду вывели изо Пскова, всякий порядок добрый  потоптали,
умножили воров,  кормильцев  своих,  обманщиков,  подметчиков,  поклепщиков,
людям  праведным  не  оставили  места  где  прожить.  И  вот,  когда  низшее
народонаселение было раздражено таким образом против воеводы и лучших людей,
1 сентября 1608 года пришла весть, что немцы уже близко. Тогда народ  встал,
как пьяный, по выражению летописца, отворил ворота, целовал крест самозванцу
и впустил в город ратных людей Плещеева, который  стал  воеводою  в  Пскове.
Иван-город также присягнул  Лжедимитрию;  в  Орешек  Скопин  не  был  впущен
тамошним воеводою Михайлом Глебовичем Салтыковым, который также объявил себя
за Тушино. В самом Новгороде Великом началось было волнение между чернью, но
митрополит Исидор утишил его. Скопин,  узнав  об  этом  волнении,  вышел  из
Новгорода, но потом, когда дали ему знать, что все успокоилось,  возвратился
и  вступил  в  переговоры  с  шведами  касательно  вспомогательного  войска.
Приехавший в Новгород королевский  секретарь  Монс  Мартензон  (у  тогдашних
русских Монша Мартыныч) договорился с Скопиным, что шведы вышлют  на  помощь
царю 5000 человек, на содержание которых московское правительство  обязалось
выдавать ежемесячно по 100000 ефимков.  Заключение  окончательного  договора
отложили до съезда в Выборге.
   Но в то время как шведы еще  только  обещали  пособить  Шуйскому,  поляки
самозванцевы действовали в пользу своего союзника под Москвою и  на  севере.
Сапега, хотевший действовать отдельно и самостоятельно,  пошел  к  Троицкому
монастырю, который обеспечивал сообщение Москвы  с  северными  и  восточными
областями. Узнав о  движении  Сапеги,  Шуйский  послал  брата  своего  Ивана
перехватить ему дорогу, но  московское  войско  было  наголову  разбито  под
Рахмановым, и Шуйский явился в Москву с очень  немногими  людьми;  остальные
рассеялись по домам ждать развязки борьбы, не желая проливать  крови  ни  за
царя  московского,  ни  за  царя  тушинского.  В  таком  расположении   духа
находились многие из жителей Москвы; Шуйский должен был  знать  это,  должен
был знать, как опасны равнодушные граждане  при  первой  неудаче,  и  потому
повестил, что намерен выдержать осаду в городе, но что, если  кто  не  хочет
сидеть вместе с ним, тому вольно выехать. Согласиться на такое  предложение,
явно объявить себя нерасположенным к царю или трусом,  казалось  совестно  и
опасно: не испытывал ли только Шуйский верность  к  себе  и  усердие,  чтобы
после жестоко наказать неверных или неусердных? Все целовали  крест  умереть
за дом Пречистой богородицы, но на другой, на  третий  и  на  следующие  дни
поехали в Тушино боярские дети, стольники, стряпчие, дворяне, жильцы,  дьяки
и подьячие, поехали туда стольники - князь  Димитрий  Тимофеевич  Трубецкой,
князь  Димитрий  Мамстрюкович  Черкасский,  князь  Алексей  Юрьевич  Сицкий,
Михайла Матвеевич Бутурлин и двое князей Засекиных. Мы видели,  что  сначала
под   знамена   самозванца   собирались   люди   из   самых   низких   слоев
народонаселения, но  мы  видели  также,  зачем  собирались  они.  Крестьяне,
например, собирались вовсе не побуждаемые сословным интересом, не для  того,
чтоб, оставаясь  крестьянами,  получить  большие  права:  крестьянин  шел  к
самозванцу для того, чтобы  не  быть  больше  крестьянином,  чтобы  получить
выгоднейшее положение, стать помещиком вместо прежнего своего  помещика;  но
подобное движение произошло  во  всех  сословиях:  торговый  человек  шел  в
Тушино, чтобы  сделаться  приказным  человеком,  дьяком,  подьячий  -  чтобы
сделаться думным дворянином, наконец люди родовитые, князья, но молодые,  не
надеявшиеся по разным отношениям когда-либо или скоро подвинуться к боярству
в Москве, шли в Тушино, где  образовался  особый  двор  в  противоположность
двору московскому.
   Поразив Шуйского,  Сапега  вместе  с  Лисовским  приступили  к  Троицкому
монастырю 23 сентября. Войско осаждавших по самой большой мере  простиралось
до 30000 человек,  но  так  как  после  первых  неудачных  попыток  овладеть
монастырем Сапега увидал необходимость остаться под ним долгое время, почему
должен был заботиться собранием запасов  на  зиму  и  рассылать  отряды  для
занятия других городов, то число войска его нередко  изменялось,  уменьшаясь
иногда до 10000 человек. Силы осажденных трудно определить  с  точностью  по
недостатку свидетельств. По сохранившейся современной записи  о  сидевших  в
осаде оказывается, что дворян, детей боярских, стрельцов и козаков было  там
609 человек; если мы  должны  приложить  сюда  еще  700  разных  людей,  над
которыми начальствовали головы из детей боярских  разных  городов,  да  если
приложим сюда еще монахов, способных нести воинские труды, то  выйдет  около
1500 человек, кроме монастырских слуг  и  крестьян;  при  определении  числа
последних должно сообразоваться с возможностию помещения  внутри  монастыря,
где было еще много женщин и детей:  толпы  окольных  жителей  с  семействами
собрались в монастырь,  и  теснота  была  страшная.  Воеводами  монастырской
заставы   или   гарнизона   были   окольничий   князь   Григорий   Борисович
Роща-Долгорукий и дворянин Алексей Голохвастов. Архимандритом монастыря  был
в  это  время  Иоасаф,  о  характере  которого  трудно  сказать   что-нибудь
решительное; гораздо резче выдавался келарь монастыря Авраамий  Палицын,  на
которого  мы  должны  обратить  особенное   внимание,   как   на   человека,
принимавшего важное  участие  в  событиях,  и  как  историка  этих  событий.
Авраамий Палицын назывался в  миру  Аверкием  Ивановичем;  в  1588  году,  в
царствование Феодора, Аверкий  Палицын  подвергся  опале:  имение  его  было
отобрано в казну, сам он сослан и постригся или пострижен в монахи.  Причина
опалы неизвестна; но нельзя не обратить внимания  на  год  ее  -  1588,  ибо