караульные увидали с башен неприятеля, и литву, и черкас, и немцев, и татар,
и русских людей. Как дождь напустили они на  острог;  осажденные  с  криком:
"Господи  помилуй!"  начали  отстреливаться  и  делать  вылазки.  Неприятель
отступил, но в  полдень  опять  двинулся  на  приступ  и  опять  должен  был
отступить. В последний час ночи поляки повели  новый  приступ,  но  горожане
отбили и его, сделали вылазки, отняли  у  осаждающих  пушку  и  прогнали  за
четыре версты от города.  8  февраля,  получив  подкрепление,  поляки  снова
приступили к Устюжне с двух сторон и снова были прогнаны с  большим  уроном,
после чего уже не возвращались. Как ясно видно из рассказа об осаде Устюжны,
горожан подкрепляло религиозное одушевление. До сих пор 10 февраля празднуют
они спасение своего города  от  поляков  крестным  ходом,  в  котором  носят
чудотворную икону богородицы.
   Повсюду поведение тушинцев все менее и менее  давало  возможности  выбора
между двумя царями - московским и  тушинским.  Поборам  не  было  конца:  из
Тушина приезжал один с требованием всяких товаров, за ним из Сапегина  стана
- другой с теми же требованиями; воеводы не  знали,  кому  удовлетворять,  а
удовлетворить всем  было  слишком  тяжко,  если  не  совершенно  невозможно;
воеводы требовали грамот за подписью царскою, в ответ получали ругательства.
Сапега играл важную роль: к нему  воеводы  обращались  с  челобитными:  так,
ярославский воевода князь Борятинский писал ему: тебе б, господин, надо мною
смиловаться и  у  государя  быть  обо  мне  печальником.  Я  послал  к  тебе
челобитенку о поместье: так ты  бы  пожаловал,  у  государя  мне  поместьице
выпросил, а я на твоем жалованье много челом бью  и  рад  за  это  работать,
сколько могу". Но не  одни  денежные  поборы  выводили  народ  из  терпения:
страшным неистовством ознаменовывали  свои  походы  тушинцы,  а  не  поляки,
потому что эти иноземцы пришли в Московское государство только  за  добычею;
они  были  равнодушны  к  явлениям,  в  нем  происходившим,  а   равнодушие,
холодность не увлекают к добру, не увлекают также  и  к  крайностям  в  зле;
поэтому у поляков не было побуждения свирепствовать в  областях  московских:
они пришли за добычею, за веселою жизнию, для которой им нужны были деньги и
женщины; и буйство их не заходило далее грабежа и похищения женщин, крови им
было не нужно; поживши весело на чужой стороне, попировавши на чужой счет, в
случае неудачи они возвращались домой, и тем все оканчивалось: дело не шло о
судьбе их родной страны, об интересах, близких их сердцу. Но не таково  было
положение русских тушинцев, русских козаков, бездомовников. Русский человек,
передавшийся Лжедимитрию, приобретший чрез это известное значение, известные
выгоды, терял все это, терял все будущее, в случае если  бы  восторжествовал
Шуйский, и понятно, с каким  чувством  он  должен  был  смотреть  на  людей,
которые могли дать Шуйскому победу, на приверженцев Шуйского: он смотрел  на
них не как на соотечественников, но как на заклятых врагов,  могущих  лишить
его будущности, он мог упрочить выгоды  своего  положения,  освободиться  от
страха за будущее, только истребляя этих заклятых врагов. Что же касается до
козаков старых и новых,  то,  долго  сдерживаясь  государством,  они  теперь
спешили отомстить ему, пожить на его счет; они видели заклятого  врага  себе
не в одном воине вооруженном, шедшем на них под знаменем  московского  царя:
злого врага себе они видели в  каждом  мирном  гражданине,  живущем  плодами
честного труда, и над ним-то истощали всю свою  свирепость;  им  нужно  было
опустошить государство вконец, истребить всех некозаков, всех земских людей,
чтобы быть безопасными на будущее  время.  Поэтому  неудивительно  читать  в
современных известиях, что свои свирепствовали в описываемое  время  гораздо
больше, чем иноземцы, поляки, что когда последние брали в  плен  приверженца
московского царя, то обходились с ним милостиво, сохраняли от смерти;  когда
же подобный пленник попадался русским тушинцам, то был немедленно умерщвляем
самым зверским  образом,  так  что  иноземцы  с  ужасом  смотрели  на  такое
ожесточение и, приписывая его природной жестокости  народа,  говорили:  если
русские друг с другом так поступают, то что же будет  нам  от  них?  Но  они
напрасно беспокоились. С своей  стороны  русские  не  понимали  хладнокровия
поляков и, видя,  что  они  милостиво  обходятся  с  пленными,  называли  их
малодушными, бабами. Писатель современный  с  изумлением  рассказывает,  что
русские тушинцы служили постоянно твердым щитом для  малочисленных  поляков,
которые почти не участвовали в сражениях; но когда дело доходило  до  дележа
добычи, то здесь поляки были первые, и русские без спора уступали им  лучшую
часть.  Русские  тушинцы  и  козаки  не  только  смотрели  хладнокровно   на
осквернение церквей, на поругание сана священнического и  иноческого,  но  и
сами помогали иноверцам в этом осквернении и поругании. Жилища  человеческие
превратились в логовища зверей: медведи,  волки,  лисицы  и  зайцы  свободно
гуляли по городским площадям, и птицы вили гнезда  на  трупах  человеческих.
Люди сменили зверей в их лесных убежищах, скрывались в пещерах, непроходимых
кустарниках, искали темноты, желали скорейшего  наступления  ночи,  но  ночи
были ясны: вместо луны пожарное  зарево  освещало  поля  и  леса,  охота  за
зверями сменилась теперь охотою за людьми, которых следы  отыскивали  гончие
собаки; козаки если где не могли истребить сельских  запасов,  то  сыпали  в
воду и грязь и топтали лошадьми; жгли дома, с неистовством истребляли всякую
домашнюю рухлядь; где не успевали жечь  домов,  там  портили  их,  рассекали
двери и ворота,  чтобы  сделать  жилища  не  способными  к  обитанию.  Звери
поступали лучше людей, говорит тот же современник, потому что звери наносили
одну телесную смерть, тушинцы  же  и  поляки  вносили  разврат  в  общество,
похищая жен от мужей и девиц от  родителей;  безнаказанность,  удобство  для
порока, легкая отговорка,  легкое  оправдание  неволею,  насилием,  наконец,
привычка к сценам буйства  и  разврата  -  все  это  должно  было  усиливать
безнравственность.  Многие  женщины,  избегая   бесчестия,   убивали   себя,
бросались в реки с крутых берегов; но зато многие, попавшись в плен и будучи
выкуплены из него родственниками, снова  бежали  в  стан  обольстителей,  не
могши  разлучиться  с   ними,   не   могши   отвыкнуть   от   порока.   Была
безнравственность и другого рода: нашлись люди,  и  даже  в  сане  духовном,
которые воспользовались бедствиями общества для достижения  своих  корыстных
целей, покупая у врагов общества духовные должности ценою денег и клеветы на
людей,  верных  своим  обязанностям.  Но  такие  покупщики   недолго   могли
пользоваться купленным, потому  что  пример  их  возбуждал  других,  которые
наддавали цену на этом  безнравственном  аукционе,  вследствие  чего  власти
менялись, рушилось уважение и  доверие  к  ним,  и  к  анархии  политической
присоединялась анархия церковная.
   Вот какие челобитные получал тушинский царь  от  своих  подданных:  "Царю
государю и  великому  князю  Димитрию  Ивановичу  всея  Руси  бьют  челом  и
кланяются  сироты  твои  государевы,   бедные,   ограбленные   и   погорелые
крестьянишки. Погибли мы, разорены от твоих ратных воинских  людей,  лошади,
коровы и всякая животина побрана, а мы сами жжены и  мучены,  дворишки  наши
все выжжены, а что было хлебца ржаного, и тот сгорел, а достальной хлеб твои
загонные люди вымолотили и развезли: мы, сироты твои, теперь скитаемся между
дворов, пить и есть нечего, помираем с женишками голодною смертью, да на нас