царства свесть, а мир того не хочет да и не ведает, да и мы  с  вами  в  тот
совет не пристаем же". Сказав это, Гермоген отправился  домой.  Заговорщики,
никем  не  подкрепляемые,  не  могли  его  удерживать,  они  с   криками   и
ругательствами бросились во дворец, но Шуйский не испугался, он вышел к  ним
и с твердостию сказал: "Зачем вы,  клятвопреступники,  ворвались  ко  мне  с
такою наглостию? Если хотите убить меня,  то  я  готов,  но  свести  меня  с
престола без бояр и всей  земли  вы  не  можете".  Заговорщики,  видя  везде
неудачу, убежали в Тушино, а  князь  Голицын  остался  в  Москве  с  прежним
значением.  Любопытно,  однако,  что  народ,  не  согласившись  на  сведение
Шуйского с престола, не бросился защищать его от заговорщиков.
   После этого события патриарх отослал в  Тушино  две  грамоты:  одну  -  к
ушедшим туда после 17 февраля, другую - к  ушедшим  прежде.  Первая  грамота
начинается так: "Бывшим православным христианам  всякого  чина,  возраста  и
сана, теперь же не ведаем, как вас и назвать. Не  достает  мне  слов,  болит
душа и болит сердце, все внутренности мои расторгаются  и  все  составы  мои
содрогаются, плачу и с рыданием вопию: помилуйте, помилуйте свои души и души
своих родителей, восстаньте, вразумитесь и возвратитесь". Патриарх заключает
первую грамоту обещанием  выпросить  у  царя  прощение  раскаявшимся:  "Царь
милостив, непамятозлобен, знает, что не все своею волею так делают:  которые
ваша братья в субботу сыропустную и восставали  на  него,  ложные  и  грубые
слова говорили, как и вы же, тем он вины отдал, и теперь они у нас невредимы
пребывают; ваши собственные жены и дети  также  на  свободе  в  своих  домах
живут". Вторая грамота начинается подобно первой: "Бывшим братиям  нашим,  а
теперь не знаем как и назвать  вас,  потому  что  дела  ваши  в  наш  ум  не
вмещаются, уши наши никогда прежде о таких делах не слыхали и в летописях мы
ничего такого не читывали: кто этому не удивится, кто  не  восплачет?  Слово
это мы пишем не ко всем, но к тем только,  которые,  забыв  смертный  час  и
страшный суд Христов  и  преступив  крестное  целование,  отъехали,  изменив
государю царю и всей земле, своим родителям, женам  и  детям  и  всем  своим
ближним, особенно же богу; а которые взяты в плен, как Филарет митрополит  и
прочие, не своею волею, но силою, и на христианский закон  не  стоят,  крови
православных братий своих не проливают, таких мы не порицаем, но молим о них
бога". Описав событие 17 февраля, патриарх заключает грамоту так:  "Те  речи
были у нас на Лобном месте, в субботу сырную, после чего все разъехались, мы
в город, иные по домам, потому что враждующим поборников не было и в совет к
ним не приставал никто; а которые были молодые люди, и те им не потакали же,
и так совет их вскоре разрушился. Солгалось про старых то слово, что красота
граду старые мужи: а эти старые и молодым беду доспели, и за  молодых  им  в
день страшного суда Христова ответ дать. Это чудо в летописцы  записали  мы,
чтоб и прочие не дерзали делать подобного; а к  вам  мы  пишем,  потому  что
господь поставил нас  стражами  над  вами,  стеречь  нам  вас  велел,  чтобы
кого-нибудь из вас сатана не  украл.  Отцы  ваши  не  только  к  Московскому
царству врагов своих не припускали, но и сами  ходили  в  морские  отоки,  в
дальние  расстояния  и  в  незнаемые  страны,   как   орлы   острозрящие   и
быстролетящие, как на крыльях парящие, и все под руку  покоряли  московскому
государю царю".
   Другой заговор был составлен  боярином  Крюком-Колычевым;  положено  было
убить Шуйского в Вербное воскресенье. Но заговор  был  открыт;  за  Колычева
никто не заступился, он был  пытан  и  казнен;  сообщников  его  посажали  в
тюрьмы, но не всех. Обо всех этих событиях знали в Тушине чрез беспрестанных
перебежчиков, или перелетов; до нас дошел рассказ одного из таких перелетов,
подьячего Чубарова, о том, как он перелетал из Москвы в Тушино: "Вышел он из
Москвы на государево царево Димитрия Ивановича имя мая 6, вышел  в  Тверские
ворота с подьячим Скурыгиным, и шли с ним вместе до деревни Пироговой, а  от
Пироговой в другую деревню, и в той деревне ночевал, а на другой день  утром
крестьянин допроводил его до села Черкизова, а из Черкизова отослали его  до
села Братошина, а из Братошина привели его в Тушино.  Товарищ  его  Скурыгин
отстал от него от первой деревни Пироговой и  пошел  лесом,  хотел  пытаться
прямо в таборы к государю".  Чубаров  рассказывал  в  Тушине,  что  "которые
бояре, дворяне и дети боярские, и торговые люди были  в  заговоре  с  Иваном
Федоровичем Колычевым и хотели Шуйского убить на Вербное воскресенье,  и  то
не случилось; из их думы один Иван Федорович был на пытке и ни  на  кого  из
них не говорил, потому одного и казнили, а  их  никого  казнить  Шуйский  не
велел; и они тем же своим старым заговором промышляют, хотят  его  убить  на
Вознесеньев день из самопала, а на Николин день какая замятня будет  ли,  он
того не знает. А дети боярские и черные всякие люди приходят  к  Шуйскому  с
криком и воплем, говорят: до чего им досидеть!  Хлеб  дорогой,  а  промыслов
никаких нет, и ничего взять негде и купить не на что. Шуйский просит  у  них
сроку до Николина дня и надеется на Скопина, будто идет Скопин  с  немецкими
людьми, а немцев с ним семь тысяч; и как он к Москве  с  силою  подойдет,  и
ему, Шуйскому, с своею силою его встретить и приходить на большие таборы.  А
весть про Скопина на Москве есть,  что  пошел  из  Новгорода;  а  в  котором
городке ныне, и того не ведали подлинно. Из бояр  прямят  государю  Димитрию
Ивановичу князь Борис Лыков, князь Иван  Куракин,  князь  Василий  да  князь
Андрей Голицын, да князь Иван Дмитриевич Хворостинин, а с ними дворяне, дети
боярские и торговые люди, а  сколько  их  человек  и  кто  именно,  того  не
упомнит". Перелеты уведомляли единогласно, что в Москве большая  дороговизна
на съестные припасы, дров также нет, жгут опальные  дворы,  что  недовольные
приходят к Шуйскому всем миром  и  говорят;  до  чего  нам  дойти!  Голодною
смертью помирать? И будто Шуйский хочет жить в троицкой  деревне  Ивантееве.
Действительно,  когда,  несмотря  на  победу   князя   Дмитрия   Михайловича
Пожарского при селе Высоцком, в тридцати верстах от Коломны, город этот  был
осажден тушинским отрядом под начальством Млоцкого, то  в  Москве  сделалась
сильная дороговизна; четверть ржи покупали по семи рублей (23  1/3  нынешних
серебряных), и толпы народа приходили к Шуйскому с вопросом:  до  каких  пор
сидеть и терпеть голод? Шуйский убедил троицкого  келаря  Авраамия  Палицына
пустить в продажу по 2 рубля (6 2/3 нынешних  серебряных)  хлеб  из  богатых
житниц  его  монастыря,  находившихся  в  Москве.  Понижение  цены  на  хлеб
поуспокоило народ; к тому же 28 мая выехал из Тушина  князь  Роман  Гагарин,
глава недавнего восстания против Шуйского, и начал  говорить  во  весь  мир,
чтобы не  прельщались:  тушинский  царь  настоящий  вор,  и  все  это  завод
литовского короля, который хочет истребить православную христианскую веру; а
в Тушине подлинно известно, что в Новгород пришли немецкие люди и  литву  от
Новгорода отбили прочь. Слыша такие речи, люди в Москве укрепились, и  никто
не поехал в Тушино.
   Но если  Москва  не  могла  быть  спокойна  после  того,  как  подле  нее
образовалась столица другого царя, то не более спокойно было и  Тушино,  где
вся зима 1608 - 1609 года  прошла  в  смутах,  бунтах,  что  и  мешало  вору
действовать решительно  против  Москвы;  на  весну  взбунтовалась  войсковая
челядь, разосланная для сбора припасов, поставила  сама  себе  ротмистров  и