того, с неприятелем  нашим  Карлом  Зюдерманландским  ссылался,  казною  ему
против нас помогал. Мы, однако, хотим Московское государство успокоить и для
того отправляем к людям нашим, которые стоят под  Москвою  таборами,  послов
наших великих, пана Станислава Стадницкого с  товарищами,  и  тебе  об  этом
объявляем, чтобы ты боярам своим думным велел с нашими послами съехаться  на
безопасном месте под Москвою и о добрых делах договор постановить для унятия
этой войны в Московском государстве. Грамоты к патриарху и всему духовенству
заключали в себе следующее: "Так как  в  государстве  Московском  с  давнего
времени идет большая смута и разлитие крови христианской, то мы, сжалившись,
пришли сами своею головою не для того, чтобы желали большей смуты и пролития
крови христианской в вашем  государстве,  но  для  того,  чтоб  это  великое
государство  успокоилось.   Если   захотите   нашу   королевскую   ласку   с
благодарностию принять  и  быть  под  нашею  рукою,  то  уверяем  вас  нашим
господарским  истинным  словом,  что  веру   вашу   православную   правдивую
греческую, все уставы церковные и все обычаи старинные,  цело  и  ненарушимо
будем держать, не только оставим при вас старые  отчины  и  пожалования,  но
сверх того всякою честью, вольностию и многим жалованьем вас, церкви божии и
монастыри одаривать будем". Грамота к боярам и всем  людям  московским  была
точно такого же содержания.
   Послы, отправленные из Тушина к королю,  и  королевские,  отправленные  в
Тушино,  встретились  в  Дорогобуже;  послы   королевские   допытывались   у
тушинских, зачем они едут к Смоленску, но те не сказали им  ничего.  Приехав
под Смоленск, тушинские послы правили посольство сперва пред королем,  потом
пред рыцарством. Речь, произнесенная пред королем при  почтительных  формах,
была самого непочтительного содержания:  тушинцы  объявили,  что  король  не
имеет никакого  права  вступаться  в  Московское  государство  и  лишать  их
награды, которую они приобрели у царя  Димитрия  своими  трудами  и  кровию.
Получив от короля суровый  ответ,  тушинские  послы  отправились  немедленно
из-под  Смоленска  и  приехали  в  Тушино  прежде  комиссаров   королевских.
Выслушавши  их  донесение,  Рожинский  с  товарищами  начали   советоваться,
принимать  ли  королевских  комиссаров  или  нет,  потому  что  прежде   они
уговорились стоять при Димитрии и не входить ни с кем в переговоры, если  бы
кто захотел вести их с ними, а не с царем. Рожинский,  Зборовский  и  многие
другие начальные люди утверждали, что должно оставаться при первом  решении.
Но войско не соглашалось: в таборах пронесся слух, что у короля много  денег
и может он заплатить жалованье войску, если  оно,  отступивши  от  Димитрия,
перейдет на его сторону. В это время явился посланный от Сапеги и  от  всего
войска,  бывшего  под  Троицким  монастырем,  и  потребовал,  чтобы  тушинцы
непременно вступили в переговоры с  королевскими  комиссарами,  в  противном
случае Сапега сейчас же перейдет  на  службу  королевскую.  Тогда  Рожинский
должен  был  допустить  комиссаров;  начались  переговоры,  сопровождавшиеся
сильными волнениями. Что же делал во все это  время  самозванец?  Его  время
прошло, на него не обращали никакого внимания; мало  того,  вожди  тушинских
поляков срывали на нем свое сердце  с  тех  пор,  как  вступление  короля  в
московские пределы  поставило  их  в  затруднительное  положение:  так,  пан
Тишкевич ругал его в глаза, называя его обманщиком, мошенником.  Лжедимитрий
хотел уехать из стана с своими  русскими  приверженцами,  которым  неприятно
было такое обращение поляков с их царем прирожденным; несмотря на то что все
лошади его были заперты поляками, царику удалось было выйти из стана  с  400
донских козаков, но Рожинский догнал его и привел назад в Тушино, где он был
с того времени под строгим надзором. Когда 27 декабря Лжедимитрий спросил  у
Рожинского, о чем идут у  них  переговоры  с  королевскими  комиссарами,  то
гетман, бывший в нетрезвом виде, отвечал ему: "А тебе  что  за  дело,  зачем
комиссары приехали ко мне? Ч... знает, кто ты таков? Довольно мы пролили  за
тебя крови, а пользы не видим". Пьяный Рожинский грозил  ему  даже  побоями.
Тогда Лжедимитрий решился во что бы то ни стало бежать из Тушина и в тот  же
день вечером, переодевшись в крестьянское платье,  сел  в  навозные  сани  и
уехал в Калугу сам-друг с шутом своим Кошелевым.
   После  отъезда  самозванца  Рожинскому  с  товарищами  ничего  больше  не
оставалось, как вступить  в  соглашение  с  королем,  умерив  свои,  сначала
безрассудные требования. Но в Тушине было много русских: что им было  теперь
делать? Двинуться за самозванцем они не могли: поляки бы их не пустили; да и
трудно  им  было   надеяться,   что   самозванец   успеет   поправить   свои
обстоятельства. Они не могли решиться просить у Шуйского променять положение
важное на участь еще неизвестную даже и в случае помилования: Шуйский не мог
смотреть на них так снисходительно, как смотрел  он  на  тех  отъезжиков  из
Тушина, которые оставляли самозванца во всем его могуществе; теперь  они  не
по доброй воле оставляли самозванца, а  были  им  самим  оставлены.  Русским
тушинцам, как и польским, оставался один выход -  вступить  в  соглашение  с
комиссарами королевскими. Последние просили их собраться в коло; собрались -
нареченный патриарх Филарет  с  духовенством,  Заруцкий  с  людьми  ратными,
Салтыков с людьми думными и придворными; пришел и хан касимовский  с  своими
татарами.  Стадницкий  говорил  речь,  доказывал  добрые  намерения   короля
относительно  Московского  государства,  говорил  о  готовности   Сигизмунда
принять его в свою защиту для освобождения от тиранов бесправных. Речь  была
неопределенная, и совесть многих могла быть покойна; охотно слушали  и  речь
посла и грамоту королевскую, целовали  Сигизмундову  подпись,  хвалили  Речь
Посполитую за скорую помощь. Но, принимая  покровительство  короля,  русские
требовали  прежде  всего  неприкосновенности  православной  веры  греческого
закона, и комиссары поручились  им  в  этом;  написали  и  ответную  грамоту
королю, в которой ясно  высказывается  нерешительность  и  желание  продлить
время, дождаться, что произойдет  в  Москве  и  областях,  ей  верных:  "Мы,
Филарет патриарх московский и всея Руси, и архиепископы, и епископы  и  весь
освященный  собор,  слыша  его  королевского  величества  о   святой   нашей
православной вере раденье и о христианском освобождении подвиг, бога молим и
челом бьем. А мы, бояре, окольничие и т. д., его королевской  милости  челом
бьем и на преславном Московском государстве его королевское величество и его
потомство милостивыми господарями видеть хотим;  только  этого  вскоре  нам,
духовного и светского чина людям, которые здесь  в  таборах,  постановить  и
утвердить нельзя без совету его милости пана гетмана, всего рыцарства и  без
совету Московского государства из городов всяких людей, а как такое  великое
дело постановим и утвердим, то мы  его  королевской  милости  дадим  знать".
Русские тушинцы вступили в конфедерацию с польскими, обязавшись  взаимно  не
оставлять друг друга и не приставать ни к бежавшему царику, ни к Шуйскому  и
его братьям; но, как говорят, многие из них спешили выйти из  нерешительного
положения и целовали крест Сигизмунду. Решено было также,  чтобы  русские  и
польские тушинцы  отправили  от  себя  послов  к  королю  для  окончательных
переговоров.
   31  января  1610  года  послы  от  русских  тушинцев  были   торжественно
представлены  королю;  явились  люди  разных  чинов  и   приняли   на   себя