Владислава, продолжает: "Хотя при таком усильном желании этих людей  мы,  по
совету находящихся здесь панов, и не рассудили вдруг опровергнуть надежды их
на сына нашего, дабы  не  упустить  случая  привлечь  к  себе  и  москвитян,
держащих сторону Шуйского, и дать делам нашим  выгоднейший  оборот:  однако,
имея в виду,  что  поход  предпринят  не  для  собственной  пользы  нашей  и
потомства нашего, а для общей выгоды республики, мы без согласия всех  чинов
ее не хотим постановить  с  ними  ничего  положительного".  Отстранив  таким
образом от себя нарекание,  что  имеет  в  виду  только  свои  династические
выгоды, король  обращается  к  сенаторам  с  просьбою  о  помощи  войском  и
деньгами, потому что, пишет он, только недостаток в деньгах  может  помешать
такому цветущему положению дел наших, когда  открывается  путь  к  умножению
славы рыцарства, к  расширению  границ  республики  и  даже  к  совершенному
овладению целою Московскою монархией.
   Между тем в Тушине, несмотря на то что Рожинский и другие начальные  люди
после бегства Лжедимитриева должны были вступить  в  соглашение  с  королем,
большая часть войска хотела искать бежавшего царика и помогать ему  овладеть
Москвою. Марина оставалась  в  Тушине;  бледная,  рыдающая,  с  распущенными
волосами ходила она из палатки  в  палатку  и  умоляла  ратных  людей  снова
принять сторону ее  мужа,  хотя  положение  ее  при  самозванце  было  самое
тяжелое, как видно из переписки ее с отцом. Из  одного  письма  узнаем,  что
старый Мнишек уехал из Тушина в сердцах на дочь, не дал ей благословения. Из
этого же письма узнаем об ее отношениях ко второму мужу:  она  просит  отца,
чтоб тот напомнил об ней Лжедимитрию, напомнил о любви и уважении, какое  он
должен был оказывать жене своей. В другом письме Марина  говорит:  "О  делах
моих не знаю, что писать, кроме того, что в них одно отлагательство  со  дня
на день: нет ни в чем исполнения; со мною поступают так же, как и при вас, а
не так, как было обещано при отъезде вашем. Я хотела  послать  к  вам  своих
людей, но им надобно дать денег на пищу, а денег у меня нет". Но дух  ее  не
ослабевал, она не хотела отказываться  от  цели,  для  которой  пожертвовала
всем, переезжая  из  стана  Сапеги  в  Тушино;  самая  великость  жертв,  ею
принесенных, делала цель эту для нее еще драгоценнее и отнимала  возможность
возвратиться  назад.  В  ответ  родственнику  своему  Стадницкому,   который
уведомлял ее о  вступлении  короля  в  московские  пределы,  Марина  писала:
"Крепко надеюсь на бога, защитника притесненных, что он  скоро  объявит  суд
свой праведный над изменником и неприятелем нашим (Шуйским)". В этом  письме
собственною рукою приписала: "Кого бог осветит раз, тот будет всегда светел.
Солнце не теряет своего блеска потому только, что иногда черные  облака  его
заслоняют". Эти слова Марина прибавила потому, что Стадницкий в письме своем
не дал ей царского титула. Замечательно письмо ее к королю,  в  котором  она
прибегает под его защиту и желает счастливого  окончания  его  предприятиям;
Марина пишет: "Разумеется, ни с кем счастье так не играло, как со  мною:  из
шляхетского рода возвысило оно меня  на  престол  московский  и  с  престола
ввергнуло в жестокое заключение. После этого, как будто желая потешить  меня
некоторою свободою, привело меня в  такое  состояние,  которое  хуже  самого
рабства, и теперь нахожусь в таком положении, в каком, по моему достоинству,
не могу жить спокойно. Если счастие лишило меня всего, то осталось при  мне,
однако, право мое  на  престол  московский,  утвержденное  моею  коронациею,
признанием меня истинною и  законною  наследницею,  признанием,  скрепленным
двойною присягою всех сословий  и  провинций  Московского  государства".  Из
этого письма видно, во-первых, ужасное положение Марины в Тушине при  втором
самозванце; во-вторых, Марина основывает свои права на московский престол не
на правах мужей своих, но на своей коронации и присяге  жителей  Московского
государства признавать ее своею царицею  в  случае  беспотомственной  смерти
первого Лжедимитрия,  следовательно,  Марина  отделяет  свое  дело  от  дела
второго самозванца; он  мог  быть  обманщик,  каким  признает  его  польское
правительство, но она чрез это не лишается прав своих.
   Марина, впрочем, напрасно так рано отчаялась в деле своего второго  мужа.
Отделение от поляков имело для него сначала свою выгодную  сторону,  ибо  до
сих пор главный упрек ему состоял в том, что он  ляхами  опустошает  Русскую
землю; теперь ссора с поляками освобождала его от этого  нарекания.  Приехав
под Калугу, самозванец остановился в подгородном монастыре и послал  монахов
в город с извещением, что он выехал из Тушина, спасаясь от  гибели,  которую
готовил ему король польский, злобившийся на него за  отказ  уступить  Польше
Смоленск и Северскую землю, что он готов в случае нужды положить  голову  за
православие  и  отечество.  Воззвание  оканчивалось   словами:   "Не   дадим
торжествовать ереси, не уступим королю ни кола ни двора". Калужане спешили в
монастырь с хлебом и солью, проводили Лжедимитрия с  торжеством  в  город  и
дали ему средства окружить себя царскою пышностию.  Но  скоро  обнаружилось,
что и по отделении от поляков самозванец  должен  был  оставаться  воровским
царем, потому что сила его основывалась на козаках.  Князь  Шаховской,  всей
крови заводчик, остался верен самозванцу и привел к нему козаков, с которыми
стоял в Цареве-Займище; вероятно, в Калугу манила Шаховского надежда  первой
роли при Лжедимитрии, ибо там не было более Рожинского.
   Чтоб отнять силу у последнего, Лжедимитрий хотел поселить раздор в Тушине
и, злобясь особенно на русских тушинцев, показавших  мало  к  нему  усердия,
хотел вооружить против них поляков. С  этою  целию  Лжедимитрий  отправил  в
Тушино поляка Казимирского с письмом к Марине и другим  лицам,  где  уверял,
что готов возвратиться в стан, если поляки обяжутся новою  присягою  служить
ему и если будут казнены отложившиеся от него русские, но письма были отняты
у Казимирского и сам он получил запрещение, под смертною  казнию,  возмущать
войско.  Рожинский  хотел  отплатить  самозванцу  тою  же  монетою:  он  дал
Казимирскому письмо к прежнему воеводе калужскому, поляку  Скотницкому,  где
убеждал последнего с помощию бывших в Калуге поляков схватить Лжедимитрия  и
переслать назад в Тушино. Но Казимирский, приехав  в  Калугу,  отдал  письмо
самозванцу, который тотчас велел бросить в Оку Скотницкого,  хотя  вовсе  не
мог быть убежден в том, что этот несчастный исполнит  поручение  Рожинского;
такой же участи подвергся и окольничий  Иван  Иванович  Годунов.  Подозревая
двойную измену, не веря более ни полякам,  ни  знатным  русским,  самозванец
хотел жестокостию предупреждать вредные для него замыслы. Но если самозванец
не верил знатным русским людям, то холопам и козакам  он  верил:  выгоды  их
были тесно связаны с его собственными. Так, донские  козаки  не  послушались
Млоцкого, убеждавшего их вступить в  королевскую  службу,  и  отправились  в
Калугу. Те из тушинских поляков, которые не хотели соединяться с  королем  и
думали опять сблизиться с Лжедимитрием, более  всего  надеялись  на  донских
козаков и уговаривали их начать дело, явно двинуться  из  Тушина  в  Калугу,
уверяя, что если Рожинский пойдет их преследовать, то  они,  поляки,  ударят
ему в тыл. Несмотря на несогласие главного воеводы своего, Заруцкого, козаки
под начальством князей Трубецкого и  Засецкого  ушли  из  Тушина,  Рожинский
погнался за ними; они остановились и дали битву в надежде получить помощь от
самих поляков, но те обманули их, и Рожинский положил с две  тысячи  козаков