знаменитого  племянника  своего,  но  преемника  Шуйскому  достойнейшего  не
называет; он заводит переговоры с цариком калужским, в Москве входит в  думу
с  князем  Василием  Васильевичем  Голицыным,  чтоб  ссадить  Шуйского,   по
выражению летописца, а  между  тем  явно  отлагается  от  Москвы,  перестает
слушаться ее царя, посылает возмущать города, верные последнему.
   В то время как уже Ляпунов поднял восстание в Рязани, войско московское в
числе 40000 вместе с шведским, которого было 8000, выступило против  поляков
по направлению к Смоленску. Кто же  был  главным  воеводою  вместо  Скопина?
Князь Дмитрий  Шуйский,  обвиняемый  в  отравлении  племянника  и  без  того
ненавидимый ратными людьми  за  гордость!  Король,  узнав,  что  в  Можайске
собирается  большое  царское  войско,  отправил  навстречу  к  нему  гетмана
Жолкевского, который 14 июня осадил Царево-Займище,  где  засели  московские
воеводы, Елецкий и Волуев. Здесь соединился с гетманом Зборовский, приведший
тех тушинских поляков, которые  предпочли  службу  королевскую  службе  царю
калужскому; несмотря, однако, на это подкрепление, Жолкевский не хотел брать
приступом Царево-Займище, зная, что русские, слабые в чистом поле, неодолимы
при защите укреплений.  Елецкий  и  Волуев,  видя,  что  Жолковский  намерен
голодом принудить их к сдаче, послали в Можайск к князю Дмитрию  Шуйскому  с
просьбою об освобождении. Шуйский  двинулся  и  стал  у  Клушина,  истомивши
войско походом в сильный жар. Два немца из Делагардиева войска перебежали  к
полякам и объявили гетману о движении Шуйского;  Жолкевский  созвал  военный
совет: рассуждали, что дожидаться неприятеля опасно, потому  что  место  под
Царевом-Займищем неудобное; идти навстречу также опасно,  потому  что  тогда
Елецкий и Волуев будут с тыла; решились разделить войско: часть  оставить  у
Царева-Займища для сдержания Елецкого и Волуева, и с остальными гетману идти
к Клушину против Шуйского. В ночь с 23 на 24 июня вышло польское  войско  из
обоза и на другой день утром напало на  Шуйского,  разделившись  по  причине
тесноты места на два отряда; один схватился с шведами и  заставил  Делагарди
отступить. Другой отряд поляков напал на московское войско и  прогнал  часть
его, именно конницу, но Шуйский с пехотою засел в деревне Клушине  и  упорно
отбивался, пушки его наносили сильный урон полякам, и исход битвы был  очень
сомнителен, как вдруг наемные немцы начали передаваться полякам, сперва два,
потом шесть и так все больше  и  больше.  Поляки  подъезжали  к  их  полкам,
кричали: "Kum! Kum!" - и немцы прилетали, как  птицы,  на  клич,  а  наконец
объявили, что все хотят вступить в переговоры с гетманом. Когда уже с  обеих
сторон дали заложников и  начали  договариваться,  возвратился  Делагарди  и
хотел прервать переговоры, но никак не  мог:  иноземные  наемники  обязались
соединиться с гетманом, Делагарди же  и  Горн  с  небольшим  отрядом  шведов
получили позволение отступить на север, к границам своего государства. Между
тем русские, видя, что немцы изменяют, начали собираться в  дорогу,  срывать
наметы; немцы дали знать полякам, что русские бегут, те бросились за ними  в
погоню и  овладели  всем  обозом.  Дмитрий  Шуйский,  по  словам  летописца,
возвратился  в  Москву  со  срамом:  "Был  он  воевода  сердца   нехраброго,
обложенный  женствующими  вещами,  любящий  красоту  и  пищу,  а  не   луков
натягивание". Измену наемников летописец приписывает также главному воеводе:
немецкие люди просили денег, а он стал откладывать под предлогом, что  денег
нет, тогда как деньги были. Немецкие люди начали  сердиться  и  послали  под
Царево-Займище сказать Жолкевскому, чтоб шел не мешкая, а они с  ним  биться
не станут.
   Из-под Клушина  Жолкевский  возвратился  под  Царево-Займище  и  уведомил
Елецкого и Волуева о своей победе. Воеводы долго не верили, гетман показывал
им знатных пленников, взятых под Клушином. И убедившись в  страшной  истине,
они все еще не хотели сдаваться на имя королевича, а  говорили  Жолкевскому:
"Ступай под  Москву:  будет  Москва  ваша,  и  мы  будем  готовы  присягнуть
королевичу". Гетман отвечал: "Когда возьму я  вас,  то  и  Москва  будет  за
нами". Воеводы неволею  поцеловали  крест  Владиславу,  но  гетман  с  своей
стороны, должен был присягнуть: христианскои  веры  у  московских  людей  не
отнимать; престолов  божиих  не  разорять,  костелов  римских  в  Московском
государстве не ставить; быть Владиславу государем так же, как были и прежние
природные  государи;  боярам  и  всяких  чинов  людям  быть  по-прежнему;  в
московские города не посылать на воеводство польских и литовских людей  и  в
староство городов не отдавать; у дворян, детей боярских  и  всяких  служилых
людей жалованья, поместий  и  вотчин  не  отнимать,  всем  московским  людям
никакого зла не делать; против тушинского царика  промышлять  заодно;  важна
последняя  статья:  "Как  даст  бог,  добьет  челом  государю   наияснейшему
королевичу Владиславу Жигимонтовичу город Смоленск, то Жигимонту королю идти
от Смоленска прочь со всеми ратными польскими и литовскими людьми, порухи  и
насильства на посаде и в уезде не делать, поместья и вотчины в Смоленске и в
других городах,  которые  государю  королевичу  добили  челом,  очистить,  и
городам всем порубежным быть к Московскому государству по-прежнему".
   Жолкевский понимал, что овладеть Москвою можно только именем Владислава и
притом только с условием,  что  последний  будет  царствовать,  как  прежние
природные государи; понимал, что  малейший  намек  на  унижение  Московского
государства пред Польшею, на нарушение его целости может испортить все дело.
Гетман согласился на условия,  обеспечивавшие  самостоятельность  и  целость
Московского государства, ибо  его  цель  была  как  можно  скорее  свергнуть
Шуйского и возвести на его место Владислава. Жолкевский должен был  выбирать
из двух одно: или, уступая требованиям русских, отнять Москву у  Шуйского  и
отдать ее Владиславу; или, не  уступая  их  требованиям,  действуя  согласно
королевским намерениям, усилить Шуйского, вооружить против себя  всю  землю,
стать между двумя огнями, между Москвою и Калугою. Разумеется, гетман выбрал
первое.
   Когда Елецкий и Волуев  присягнули  Владиславу  и  когда  по  их  примеру
присягнули ему  Можайск,  Борисов,  Боровск,  Иосифов  монастырь,  Погорелое
Городище и Ржев, то войско гетмана увеличилось десятью тысячами русских. Сам
Жолкевский говорит, что эти новые подданные королевича были довольно верны и
доброжелательны, часто приносили ему из столицы известия, входя в сношения с
своими, и переносили письма, которые  гетман  писал  в  Москву  к  некоторым
лицам,  также  универсалы,  побуждавшие  к  низложению  Шуйского.   К   этим
универсалам  гетман  присоединял  и   запись,   данную   им   воеводам   при
Цареве-Займище, думая,  что  она  послужит  для  московских  жителей  полным
ручательством за их будущее при Владиславе. Но вот что отвечали  гетману  из
Москвы смоленские и брянские служилые люди,  которым  он  чрез  их  земляков
подослал грамоты и запись: "Мы эти грамоты и ответные речи  и  запись,  сами
прочитавши, давали читать в Москве дворянам и детям боярским и многих разных
городов всяким людям, и они, прочитав, говорят: в записи не  написано,  чтоб
господарю нашему королевичу Владиславу  Сигизмундовичу  окреститься  в  нашу
христианскую веру и, окрестившись, сесть на Московском государстве".  Гетман
отвечал, что крещение королевича есть дело духовное, принадлежит патриарху и
всему духовенству; но в  Москве  думали,  что  дело  касается  не  патриарха