сделать вылазку, но и на это архиепископ не согласился, подозревая  Шеина  в
намерении вывести людей из города и ударить челом  королю.  Тушинский  поляк
Вильчек, начальствовавший в Можайске, продал этот город царю Василию за  100
рублей (333 1/2 нынешних серебряных). В Иосифове монастыре, где  остановился
Рожинский, вспыхнуло опять восстание против него;  уходя  от  возмутившихся,
гетман оступился на каменных  ступенях  и  упал  на  тот  бок,  который  был
прострелен у него под Москвою; от этого случая и с горя, что дела совершенно
расстроились, Рожинский умер (4 апреля н. с.), имея не более 35 лет от роду.
После  его  смерти  Зборовский  с  большею  частию  войска  пошел  дальше  к
Смоленску, другие с Руцким и Мархоцким остались в Иосифове монастыре, но  21
мая н. с. были вытеснены оттуда русскими и иноземными войсками, бывшими  под
начальством Валуева, Горна и  Делавиля.  Уходя  из  монастыря  с  величайшею
опасностию, поляки должны были покинуть русских, выведенных ими из Тушина, и
в том числе митрополита Филарета, который таким образом получил  возможность
уехать в Москву. Из полутора тысяч  поляков  и  донских  козаков,  бывших  в
Иосифове монастыре, спаслось только 300 человек, потерявши  все  и  знамена;
при этом бегстве, по признанию самих  поляков,  большую  помощь  оказали  им
донские козаки. Все тушинские поляки соединились теперь на реке Угре и здесь
завели сношение с Лжедимитрием, который два  раза  сам  приезжал  к  ним  из
Калуги, потому что без выдачи денег вперед они не трогались, и успел  многих
привлечь к себе, чрез это войско самозванца увеличилось до 6200 человек.  Но
Зборовский от имени остальных поляков отправился под Смоленск изъявить  свою
преданность королю; туда же приехал и Ян Сапега и даже хан  касимовский;  не
смел приехать Лисовский, как опальный; он не мог оставаться один на  востоке
при разрушении тушинского стана и  успехах  Скопина  и  потому  двинулся  из
Суздаля на запад, засел в Великих Луках. И Лжедимитрий, и король  находились
в затруднительном положении: первый с  своими  6000  войска  не  мог  ничего
предпринять против Москвы, наоборот, московские отряды подходили  под  самую
Калугу; движение Скопина и шведов к  Смоленску  против  короля  должно  было
решить борьбу, и решить, по всем вероятностям, в пользу царя Василия:  тогда
что останется царю калужскому? С  другой  стороны,  король  видел,  что  его
вступление в московские пределы принесло пользу  только  Шуйскому,  выгнавши
вора из Тушина, раздробивши его силы;  Шуйский  торжествовал,  у  него  было
большое войско под начальством знаменитого полководца, у него была  шведская
помощь, а король, который поспешил под Смоленск с малыми силами  в  надежде,
что одного  его  присутствия  будет  достаточно  для  покорения  Московского
государства, истерзанного Смутою, - король видел перед собою неравную борьбу
с  могущественным  и  раздраженным   врагом.   При   таких   обстоятельствах
естественно было произойти сближению между королем и калужским цариком. Брат
Марины, староста саноцкий, находившийся под Смоленском,  получил  из  Калуги
достоверное известие, что Лжедимитрий  хочет  отдаться  под  покровительство
короля, но ждет, чтоб Сигизмунд первый начал дело. Вследствие  этого  король
созвал тайный совет,  на  котором  решили  отправить  старосту  саноцкого  в
Калугу, чтоб  он  уговорил  царика  искать  королевской  милости.  С  другой
стороны, хотели попытаться войти в  переговоры  и  с  московским  царем,  но
Василий, видя,  что  счастие  обратилось  на  его  сторону,  запретил  своим
воеводам пропускать польских послов до тех пор, пока  король  не  выйдет  из
московских пределов. Но счастье улыбнулось Шуйскому на очень короткое время.
   23  апреля  князь  Скопин  на  крестинах  у   князя   Ивана   Михайловича
Воротынского занемог кровотечением из носа  и  после  двухнедельной  болезни
умер. Пошел общий слух об отраве: знали  ненависть  к  покойному  дяди  его,
князя Дмитрия, и стали указывать на него как  на  отравителя;  толпы  народа
двинулись было к дому царского брата,  но  были  отогнаны  войском.  Что  же
касается до верности слуха об отраве,  то  русские  современники  далеки  от
решительного обвинения; летописец говорит: "Многие на Москве  говорили,  что
испортила его тетка княгиня Екатерина, жена  князя  Дмитрия  Шуйского  (дочь
Малюты Скуратова, сестра царицы Марьи Григорьевны Годуновой), а подлинно  то
единому богу известно". Палицын говорит почти теми же  словами:  "Не  знаем,
как сказать, божий ли суд его постиг или злых людей умысел совершился?  Один
создавший нас знает". Жолкевский, который, живя в Москве, имел все  средства
узнать истину, отвергает обвинение, приписывая смерть Скопина болезни.  Этим
важным свидетельством опровергается свидетельство другого иноземца, Буссова,
не расположенного к царю Василию.  Псковский  летописец,  по  известным  нам
причинам также  не  любивший  Шуйского,  говорит  утвердительно  об  отраве,
обстоятельно рассказывает, как жена Дмитрия Шуйского на пиру  сама  поднесла
Скопину чашу, заключавшую отраву.  Но  в  этом  рассказе  встречаем  смешное
искажение:  отравительница  вместо  Екатерины  названа  Христиною;  по  всем
вероятностям, это имя образовалось из слова крестины или крестинный пир,  на
котором занемог Скопин.
   Как бы то ни было, смерть Скопина была самым тяжелым, решительным  ударом
для Шуйского. И прежде не любили, не уважали  Василия,  видели  в  нем  царя
несчастного, богом не благословенного; по Скопин примирил  царя  с  народом,
давши последнему твердую надежду на лучшее будущее. И вот этого  примирителя
теперь не было более, и, что всего хуже, шла молва, что сам царь из  зависти
и злобы лишил себя и царство крепкой опоры. Для народа удар был тем тяжелее,
что он последовал в то время, когда возродилась надежда на  лучшее  будущее,
на умилостивление небесное; подобные удары  обыкновенно  отнимают  последний
дух, последние силы. Будущее для народа нисколько уже не связывалось  теперь
с фамилиею Шуйских:  царь  стар  и  бездетен,  наследник  -  князь  Дмитрий,
которого и прежде не могли любить и уважать, а теперь обвиняли в  отравлении
племянника: известно, как по смерти любимого человека начинают любить все им
любимое и преследовать все, бывшее ему  неприятным  и  враждебным;  понятно,
следовательно, какое чувство должны были питать к Дмитрию Шуйскому по смерти
Скопина. Говорят, что народ плакал по князе Михаиле точно так же, как плакал
по царе Феодоре Ивановиче: действительно,  можно  сказать,  что  Скопин  был
последний из Рюриковичей, венчанный в  сердцах  народа;  в  другой  раз  дом
Рюрика пресекался на престоле московском.
   Когда таким образом порвана была связь русских  людей  с  Шуйским,  когда
взоры многих невольно и тревожно обращались в разные стороны, ища опоры  для
будущего, раздался голос, призывавший к  выходу  из  тяжелого,  безотрадного
положения: то был голос знакомый, голос Ляпунова. Незадолго перед тем, когда
большинство своею привязанностию указывало  на  Скопина,  как  на  желанного
наследника престола, Ляпунов не хотел дожидаться и предложил Скопину престол
при жизни царя Василия, тогда как это дело, если  бы  Скопин  согласился  на
него, могло только усилить Смуту, а не прекратить ее:  здесь  Ляпунов  всего
лучше  показал,  что  его  целию,   действовал   ли   он   сознательно   или
бессознательно, не было прекращение Смутного времени. Теперь, когда  Скопина
не было более и неудовольствие против  Шуйского  усилилось,  Ляпунов  первый
поднимается против царя Василия, но он только начинает движение, а цели  его
не указывает, требует свержения Шуйского, как царя недостойного, погубившего