Салтыков с товарищами под Смоленском, прибавки же, сделанные боярами  теперь
в Москве, между которыми  главная  состояла  в  том,  что  Владислав  примет
православие в Можайске,  должны  быть  переданы  на  решение  короля.  Бояре
согласились; с своей стороны гетман  согласился  тут  же  внести  в  договор
некоторые изменения и прибавки, которых не было в Салтыковском договоре. Эти
изменения очень любопытны, показывая разность взгляда тушинцев,  заключавших
договор под Смоленском, и бояр, заключавших его  теперь  в  Москве.  Так,  в
Салтыковском договоре внесено  условие  свободного  выезда  за  границу  для
науки; в  московском  договоре  этого  условия  нет.  Салтыковский  договор,
составленный под сильным влиянием людей,  могших  получить  важное  значение
только в Тушине, требовал возвышения  людей  незнатных  по  их  заслугам;  в
московский договор бояре внесли условие: "Московских  княжеских  и  боярских
родов приезжими иноземцами в отечестве и в чести не теснить и не  понижать".
Салтыковский  договор  был  составлен   известными   приверженцами   первого
Лжедимитрия, которые не могли опасаться  мести  за  17  мая  1606  года;  но
составители московского договора сочли необходимым прибавить, чтобы не  было
мести за убийство поляков 17 мая. Прибавлены были также  следующие  условия:
Сапегу отвести от вора; помогать Москве против последнего, и по освобождении
столицы от него Жолкевский должен отступить с польскими войсками в Можайск и
там ждать конца переговоров  с  Сигизмундом;  Марину  отослать  в  Польшу  и
запретить  ей  предъявлять  права  свои  на   московский   престол;   города
Московского государства, занятые поляками и ворами, очистить,  как  было  до
Смутного времени; о вознаграждении короля и польских ратных людей за военные
издержки должны говорить с Сигизмундом великие  послы  московские,  наконец,
гетман обязался писать королю, бить ему челом, чтоб снял осаду Смоленска.
   27 августа на половине дороги от польского  стана  к  Москве  происходила
торжественная присяга московских жителей  королевичу  Владиславу;  здесь,  в
двух шатрах, где стояли богато украшенные налои, присягнули  в  первый  день
10000  человек;  гетман  с  своей  стороны  именем  Владислава  присягнул  в
соблюдении договора. На другой день присяга происходила в Успенском  соборе,
в присутствии патриарха; сюда пришли русские тушинцы, прибывшие под Москву с
Жолкевским, - Михайла Салтыков, князь Мосальский и другие. Они  подошли  под
благословение к патриарху, тот встретил их грозными словами: "Если вы пришли
правдою, а не лестию и в вашем умысле не будет нарушения православной  вере,
то будь на вас благословение от всего вселенского собора и от меня грешного,
если же вы пришли с лестию, с злым умыслом против веры, то будьте прокляты".
Салтыков со слезами на глазах  стал  уверять  Гермогена,  что  будет  у  них
прямой, истинный государь, и патриарх  благословил  его.  Но  когда  подошел
Михайла Молчанов, то Гермоген закричал на него: "Окаянный  еретик!  Тебе  не
след быть в церкви" - и велел выгнать  его  вон.  Гетман  и  бояре  угощали,
дарили друг друга; думали, что Смутное время  кончилось  избранием  царя  из
чужого народа, из царского племени. Но Смутное  время  было  еще  далеко  до
окончания: при избрании Владислава не  удовлетворялось  главному  требованию
народа; для успокоения последнего надобно было  обмануть  его,  и  временное
правительство, не наказавшись прошедшим, решилось прибегнуть  к  обману.  По
городам разосланы были грамоты с приказом присягать  Владиславу,  и  в  этих
грамотах правительствующие бояре  писали,  что  так  как  советные  люди  из
городов  для  царского  выбора  не  приезжали,  то  Москва  целовала   крест
королевичу Владиславу на том, что ему, государю, быть в  нашей  православной
христианской вере греческого закона. Но  понятно,  что  истины  скрыть  было
нельзя;  многие  очень  хорошо  знали,  что  дело  о  принятии   православия
королевичем было отложено, и  некоторые  из  них  имели  сильные  побуждения
разглашать об этом в Москве, давать знать в стан к самозванцу и по  городам;
и вот когда другие  города  повиновались  Москве  и  присягнули  Владиславу,
Суздаль, Владимир,  Юрьев,  Галич  и  Ростов  начали  тайно  пересылаться  с
самозванцем, изъявляя готовность передаться ему.  Прежде  эти  самые  города
встали против  Лжедимитрия  и  отчаянно  оборонялись  от  его  сподвижников,
увидавши в  них  врагов  государства.  Но  теперь  высший  интерес,  интерес
религиозный, становится на первом плане и отстраняет все другие: для  многих
лучше было покориться тому, кто называл себя православным  царем  Димитрием,
сыном царя Ивана Васильевича, чем литовскому иноверному королевичу.  С  этих
пор, с провозглашения  Владислава  царем,  народные  движения  в  Московском
государстве принимают религиозный характеру и король Сигизмунд  спешит  дать
им силу.
   Через два дня после  торжественной  присяги  с  обеих  сторон  к  гетману
приехал из-под Смоленска  Федор  Андронов  с  письмом  от  короля,  где  тот
требовал, чтоб Московское государство было упрочено за ним самим,  а  не  за
сыном его. Вслед за Андроновым приехал Гонсевский с подробнейшим наказом для
гетмана, но не только сам гетман, даже и Гонсевский,  узнав  положение  дел,
счел невозможным нарушить договор и исполнить желание короля, которого  одно
имя, по собственному сознанию поляков, было ненавистно  московскому  народу.
Решившись не обнаруживать  ни  в  чем  намерений  короля,  Жолкевский  начал
приводить в исполнение ту  статью  договора,  которою  он  обязался  отвести
Сапегу от вора и прогнать последнего  от  Москвы.  Он  послал  к  первому  с
увещанием не препятствовать делу короля и республики и уговорить  самозванца
к  изъявлению  покорности  Сигизмунду,  в  каком  случае  Жолкевский  обещал
выпросить ему у польского правительства Самбор или  Гродно  в  кормление;  в
случае же несогласия самозванца Сапега должен был выдать его гетману или  по
крайней мере отступить от него. Сам Сапега готов  был  выполнить  требования
гетмана,  но  товарищи  его  никак   не   согласились.   Жолкевский   увидал
необходимость употребить меры подействительнее простых увещаний, он двинулся
ночью из своего стана и на рассвете стоял уже перед станом Сапеги  в  боевом
порядке, князь Мстиславский вывел к нему также на помощь  пятнадцатитысячный
отряд московского войска, оставив по  распоряжению  гетмана  другой  сильный
отряд в  городе  для  сдержания  приверженцев  Лжедимитрия.  Соединившись  с
Жолкевским,  первый  боярин  Московского  государства,  князь  Мстиславский,
поступил  под  начальство  коронного  гетмана   польского!   Войско   Сапеги
испугалось, увидя перед собою соединенные полки Жолкевского и Мстиславского;
русские, заметив эту робость, хотели тотчас же ударить на него, но гетман не
хотел проливать крови своих,  дожидался  мирной  покорности,  которая  и  не
замедлила: Сапега явился на личное свидание к гетману и обещал или уговорить
самозванца к покорности, или отступить от него. Но Лжедимитрий,  или,  лучше
сказать, жена его, находившиеся  тогда  в  Угрешском  монастыре,  не  хотели
слышать ни об каких  условиях:  несогласие  некоторых  городов  на  избрание
Владислава обещало им новую смуту, новую возможность  поправить  свои  дела.
Тогда гетман объявил боярам  свое  намерение:  пройдя  ночью  через  Москву,
подступить  к  монастырю  и  захватить  там   врасплох   самозванца.   Бояре
согласились, позволили польскому войску в ночное время  пройти  через  город
почти пустой, потому что бояре еще прежде вывели  тридцать  тысяч  войска  в
поле. Впрочем, доверенность не была обманута: поляки прошли  поспешно  через