спрошено: "Если Смоленск возьмут приступом, то они, послы от патриарха, бояр
и всех людей Московского государства, не будут ли в проклятии и  ненависти?"
Все отвечали: "Однолично на том стоять, чтоб в Смоленск польских и литовских
людей не пустить ни одного человека: если и не  многие  королевские  люди  в
Смоленске будут, то нам Смоленска не видать. Если  которая  кровь  прольется
или что над Смоленском сделается, то это будет не от  нас;  только  б  своею
слабостью Смоленска не потерять". Смоленские дворяне и дети боярские, бывшие
при посольстве, сказали: "Хотя  в  Смоленске  наши  матери  и  жены  и  дети
погибнут, только бы на том крепко стоять чтоб польских и литовских  людей  в
Смоленск не пустить".
   На другой день послы объявили панам это решение, просили со слезами, чтоб
король не приступал к Смоленску, но и слезы не помогли. 21 ноября все войско
приступило к городу, зажгли подкоп, взорвали башню и часть стены  сажень  на
десять три раза поляки вламывались в город и три раза были отбиты.
   29 ноября послам велено было приехать к Жолкевскому, у которого они нашли
всех других панов. Те же предложения со стороны поляков,  тот  же  ответ  со
стороны послов. 2 декабря  новый  съезд;  Сапега  встретил  послов  словами:
"Надумались ли вы? Впустите ли в Смоленск королевских ратных людей?  Знайте,
что Смоленск не взят только по просьбе гетманской и  нашей;  король  показал
милость, чтоб не пролить крови невинной вместе с виновною". Тот же ответ  от
послов. Паны продолжали: "Государь вас жалует, позволил вам писать в Москву,
только пишите правду, лишнего не прибавляйте. И так вы в Москву писали и  не
один раз, а это вы делаете непригоже, что пишете тайно и от  государя  людей
отводите, чтоб к королю бить челом о поместьях и об всяких делах не  ездили.
Кому ж их, кроме нашего государя, жаловать?" Послы отвечали: "Только  бы  не
эти воры, которые из Москвы приезжают, вам говорят не правду и нас корят, то
кровь христианская перестала бы литься и христианство на обе стороны было бы
в покое и тишине. О поместьях мы писали и вам говорили  для  того,  что  это
может весь народ привести в сомнение".
   4 декабря послам дали знать, чтоб они отправили от себя в Москву гонца, с
которым вместе поедет и королевский коморник Исаковский; 6 числа  Исаковский
и гонец действительно выехали. Но между тем приводилась в исполнение  статья
известного нам рассуждения о том, что нельзя немедленно отправить королевича
в Москву; видя непреклонность главных послов, обратились  к  второстепенным,
обещаниями склонили их  изменить  своему  делу,  бросить  главных  послов  и
отправиться в Москву, чтоб  там  действовать  в  пользу  короля.  Филарет  и
Голицын узнали, что думный дворянин Сукин, дьяк Сыдавный Васильев,  спасский
архимандрит, троицкий келарь Авраамий и многие другие дворяне и разных чинов
люди, взявши от короля грамоты на поместья и другие пожалования, отпущены по
домам. Хотели поколебать и думного дьяка Томилу Луговского.  Сапега  прислал
звать его к себе, Луговской поехал и встретил канцлера вместе  с  Сукиным  и
Сыдавным, наряженными в богатое платье, Сапега сказал  Луговскому:  "Подожди
немного: я только представлю этих господ и других дворян королю для отпуска,
потому что Сукин стар, а другие, живя  здесь,  срослись".  Томила  остановил
Сапегу и сказал: "Лев Иванович ! Не слыхано нигде,чтоб послы  делывали  так,
как Сукин и Сыдавный делают: покинув государское и земское дело и  товарищей
своих,  едут  в  Москву!  Как  им  будет  посмотреть  на  чудотворный  образ
богородицы, от которой отпущены? За наш грех теперь у нас такое великое дело
началось, какого в Московском  государстве  не  бывало,  кровь  христианская
беспрестанно льется, и вперед не знаем, как  ей  уняться.  Хотя  бы  Василий
Сукин и в самом деле занемог, то ему лучше б умереть тут, где послан,  а  от
дела не отъезжать; и старше его живут, а дел не бросают. Если  Сыдавный  для
того отпущен, что проелся, то и всех нас давно пора отпустить, все мы  также
проелись, подмога нам всем дана одинакая. Судит  им  бог,  что  так  делают.
Объявляю тебе, Лев Иванович! как только они в Москву  приедут,  то  во  всех
людях начнется сомненье и печаль; и во всех городах от того надобно  ожидать
большой шатости. Да и митрополиту  с  князем  Васильем  Васильевичем  вперед
нельзя будет ничего делать.  Послано  с  митрополитом  духовного  чина  пять
человек, а нас послано с князем Васильем Васильевичем  также  пять  человек;
половину отпускают, а другую оставляют! Волен  бог  да  государь,  Сигизмунд
король, а нам вперед ничего нельзя делать!" Сапега отвечал: "Печалиться  вам
об этом не для чего: вы все в воле государевой, его величество пожаловал их,
отпустил по их челобитью, а посольское дело вы можете и без них отправить. В
Москве от их приезда никакого худа  быть  не  может,  а  только  добро,  они
государю нашему служат верно, быть может, глядя на них, и из вас  кто-нибудь
захочет также послужить верою  и  правдою,  и  государь  их  также  пожалует
великим своим жалованьем, поместьем и вотчинами,  а  кто  захочет,  то  и  в
Москву прикажет отпустить". Луговской сказал на это: "Надобно  у  бога  и  у
Сигизмунда короля  просить,  чтоб  кровь  христианская  литься  перестала  и
государство успокоилось, а присланы мы к королевскому величеству не  о  себе
промышлять и челом бить, но о всем Московском государстве".
   Сапега прервал разговор, пошел к королю, а Луговскому  велел  дожидаться.
Пришедши от короля, он взял Томилу в особую комнату и говорил  ему  наедине:
"Я хочу тебе всякого добра, только  ты  меня  послушай  и  сослужи  государю
прямую службу, а его величество наградит тебя всем, чего только захочешь; я,
надеясь на тебя, уже уверил  государя,  что  ты  его  послушаешь.  Смольняне
требуют, чтоб к ним прислали кого-нибудь из вас,  послов,  сказать  им,  что
надобно делать? Они вас послушают и государеву волю исполнят.  Так,  Василий
Сукин готов, ждет тебя,  ступайте  с  ним  вместе  под  Смоленск  и  скажите
жителям, чтоб целовали крест королю и королевичу или впустили бы королевских
людей в Смоленск". Луговской  отвечал:  "Сделать  мне  этого  никак  нельзя.
Присланы  от  патриарха,  бояр  и  от  всех  людей  Московского  государства
митрополит Филарет да боярин князь Василий Васильевич Голицын с  товарищами,
а мне без их совета не только что делать, и помыслить ничего нельзя. Как мне
это сделать и вечную клятву на себя навести? Не только господь  бог  и  люди
Московского государства мне за это не потерпят, и земля меня не  понесет.  Я
прислан от Московского государства в челобитчиках,  и  мне  первому  соблазн
ввести? По Христову слову, лучше навязать на себя камень и вринуться в море.
Да и государеву делу в том прибыли  не  будет.  Знаю  я  подлинно,  что  под
Смоленск и лучше меня подъезжали и королевскую милость сказывали, да  они  и
тех не послушали, а если мы теперь поедем и объявится в  нас  ложь,  то  они
вперед еще крепче будут и никого уже слушать не станут. Надобно, чтоб  мы  с
ними повольно все съезжались, а не под стеною за приставом говорили: это они
уже все знают". Сапега продолжал прежнее:  "Ты  только  поезжай  и  себя  им
объяви, а говорить с ними станет Сукин,  ехать  бы  тебе,  не  упрямиться  и
королевского жалованья  себе  похотеть".  Луговской  отвечал:  "Государскому
жалованью я рад и служить государю готов в том, что  мне  можно  сделать,  а
чего мне сделать нельзя, в том бы королевское величество опалы своей на меня
не положил,  а  этого  мне  никак  сделать  нельзя,  чтоб  под  город  ехать
своевольно, да и Сукину ехать непригоже, от бога ему это  так  не  пройдет".