Московскому государству на разорителей православной веры  и  стоять  за  нее
единомышленно;   поклявшись   в   этом,   новгородцы   посадили   в   тюрьму
Владиславовых, т. е. королевских, воевод - Салтыкова и Корнила Чоглокова  за
их многие не правды и злохитрство.
   Несмотря,  однако,  на  всеобщее  одушевление  и  ревность   к   очищению
государства от врагов иноверных, предприятие не могло иметь успеха  по  двум
причинам, и, во-первых, потому, что в челе предприятия  становился  Ляпунов,
человек страстный, не могший довольно освободиться от самого себя,  принесть
свои личные  отношения  и  стремления  в  жертву  общему  делу.  Будучи,  по
тогдашним понятиям, человеком худородным, выдвинутый смутами бурного времени
из толпы, стремясь страстно к первенству Ляпунов  ненавидел  людей,  которые
загораживали ему дорогу, которые опирались на старину, хотели удержать  свое
прежнее значение. В то время когда города призывали друг друга  к  восстанию
на врагов веры, один Ляпунов не удержался и сделал в своей  грамоте  выходку
против бояр. И после," ставши главным вождем  ополчения,  он  не  только  не
хотел сделать  никакой  уступки  людям  родовитым  и  сановным,  но  находил
особенное  удовольствие  унижать  их"  величаясь  перед  ними  своим   новым
положением, и тем самым возбуждал негодование, вражду,  смуту.  Другою,  еще
более важною, причиною неуспеха было то, что Ляпунов, издавна  неразборчивый
в средствах, и теперь, при восстании земли  для  очищения  государства,  для
установления наряда, подал руку - кому же?  Врагам  всякого  наряда,  людям,
жившим смутою, козакам! С ним соединились  козаки,  бывшие  под  начальством
Заруцкого,  Просовецкого,  князя  Дмитрия  Тимофеевича  Трубецкого  -   всех
тушинских  бояр  и  воевод.  Говорят,  будто  Ляпунов   приманил   Заруцкого
обещанием, что по изгнании поляков провозгласит царем сына Марины, с которою
Заруцкий был уже тогда в связи. Мало того, Сапега, проливший столько русской
крови, так долго сражавшийся  против  Троицкого  монастыря,  Сапега  объявил
желание сражаться против своих  поляков  за  православную  веру,  и  Ляпунов
принял вредложение!  Вот  что  писал  Сапега  к  калужскому  воеводе,  князю
Трубецкому: "Писали мы к вам, господин! Много раз в Калугу о совете,  но  вы
от нас бегаете за посмех: мы вам никакого зла не делали и вперед  делать  не
хотим; мы хотели с вами за вашу веру христианскую и  за  свою  славу  и  при
своих заслугах горло свое дать, и вам следовало бы с нами советоваться,  что
ваша дума? Про нас знаете, что мы  люди  вольные,  королю  и  королевичу  не
служим, стоим при своих заслугах, а на вас никакого лиха не мыслим и  заслуг
своих за вас не просим, а кто будет на Московском государстве царем, тот нам
и заплатит за наши заслуги. Так вам бы с нами быть в совете  и  ссылаться  с
нами почаще, что будет ваша дума, а мы от вас не прочь, и стоять бы  вам  за
православную христианскую веру и за святые церкви, а мы при вас и при  своих
заслугах горла свои дадим. Нам сказывали,  что  у  вас  в  Калуге  некоторые
бездельники рассевают слухи, будто мы святые церкви разоряем и петь в них не
велим и лошадей в них ставим, но у нас этого во всем  рыцарстве  не  сыщешь,
это вам бездельники лгут, смущают вас с нами;  у  нас  в  рыцарстве  большая
половина русских людей, и мы заказываем и бережем накрепко, чтоб над святыми
божиими церквами разорения никакого не было, а от  вора  как  уберечься,  да
разве кто что сделал в отъезде?"  Бывший  тушинский  воевода  Федор  Плещеев
писал к Сапеге: "От Прокофья Ляпунова идут к тебе послы о том же добром деле
и о совете: а  совету  с  тобою  Прокофий  и  все  города  очень  рады,  про
заслуженное же они так говорят: не только что тогда заплатим, как будет царь
на Москве, и нынче рады заслуженное платить". В самом деле Ляпунов  писал  к
пану  Чернацкому,  уговаривая  его  прислать  послов  от  имени  Сапеги  для
заключения   условий,   причем    обнаруживал    страшное    злоупотребление
начитанностию св. писания: "Как в старину великий Моисей согласился лучше  с
людьми божиими страдать, нежели иметь временную греха сладость: так и вы  по
апостольскому гласу, не плотского господина, а вечного  владыки  волю  ищете
творити, желая по правде поборниками быти, видя польского короля  не  правое
восстание на Московское государство и  всемирное  губительство  в  настоящее
время". Но по крайней мере этот  незаконный  союз  не  состоялся  почему-то:
через месяц Сапега писал в Кострому, уговаривая жителей  ее  признать  опять
Владислава: "Теперь вы государю изменили, - пишет Сапега, - и  неведомо  для
чего, и хотите на Московское  государство  неведомо  кого.  Знаете  вы  сами
польских и литовских людей мочь и силу: кому с ними биться?
   Но бойцов нашлось много:  они  шли  из  земли  Рязанской  и  Северской  с
Ляпуновым, из Муромской с князем Литвином-Мосальским, из  Низовой  с  князем
Репниным, из Суздальской с  Артемием  Измайловым,  из  Вологодской  земли  и
поморских городов с Нащокиным, князьями Пронским и Козловским,  из  Галицкой
земли с Мансуровым, из  Ярославской  и  Костромской  с  Волынским  и  князем
Волконским.  Все  это  были  полки   гражданские,   полки   земских   людей,
преимущественно людей чистого севера; но вот туда же, к Москве, для  той  же
цели, для очищения земли, шла козацкая рать Просовецкого с севера, шли с юга
козацкие  рати  тушинских  бояр,  князя  Дмитрия  Трубецкого  и   Заруцкого.
Трубецкой и  Заруцкий  приглашали  отовсюду  запольных,  то  есть  застепных
козаков, обещая им жалованье, в их призывной  грамоте  говорится  также:  "А
которые боярские люди крепостные и старинные,  и  те  бы  шли  безо  всякого
сомнения и боязни, всем им воля и жалованье будет, как и другим  козакам,  и
грамоты им от бояр и воевод и от всей земли дадут". Так предводители козаков
старались увеличить число их в Московском государстве.
   В это время всеобщего восстания, в  это  время,  когда  к  стенам  Москвы
подходили отовсюду отряды под предводительством людей незнаменитых,  которых
выдвигало на первый план только отсутствие сановников первостепенных, что же
делали члены Думы царской, правители московские? В начале восстания,  еще  в
1610 году, Салтыков с  товарищами  предложил  боярам  просить  короля,  чтоб
отпустил Владислава в Москву, к послам, Филарету и Голицыну, написать,  чтоб
отдались во всем  на  волю  королевскую,  а  к  Ляпунову,  чтоб  не  затевал
восстания и не собирал  войска.  Бояре  написали  грамоты  и  понесли  их  к
патриарху для скрепления, но Гермоген отвечал им:  "Стану  писать  к  королю
грамоты и духовным всем властям велю руки приложить, если король  даст  сына
на Московское государство, крестится королевич в  православную  христианскую
веру и литовские люди выйдут из Москвы.  А  что  положиться  на  королевскую
волю, то это ведомое дело, что  нам  целовать  крест  самому  королю,  а  не
королевичу, и я таких грамот не благословляю вам писать  и  проклинаю  того,
кто писать их будет, а к Прокофью Ляпунову напишу,  что  если  королевич  на
Московское  государство  не  будет,  в  православную  христианскую  веру  не
крестится и литвы из Московского государства  не  выведет,  то  благословляю
всех, кто королевичу крест целовал, идти  под  Москву  и  помереть  всем  за
православную веру". Летописец говорит, что Салтыков начал Гермогена позорить
и бранить и вынувши  нож,  хотел  его  зарезать;  но  патриарх,  осенив  его
крестным знамением, сказал ему громко: "Крестное знамение  да  будет  против
твоего окаянного  ножа,  будь  ты  проклят  в  сем  веке  и  в  будущем",  а
Мстиславскому сказал тихо: "Твое дело начинать и пострадать за  православную